Разгоряченный Загря рвется вперед. Ошейник до хрипоты сжимает ему горло. Ноги гнутся от натуги, впиваясь когтями в податливую почву. Я не могу сдержать кобеля, бегу за ним.

Чаща редеет. Появляются широкие просветы. Еще сотня метров- и мы выбегаем на поляну, замкнутую со всех сторон невысоким стлаником.

Все, что тут росло: мелкий кустарник, голубика, густо-зеленый мох, ерник — все сломано, вырвано с корнями или затоптано. На разбросанных камнях красные, как кровь, пятна раздавленной брусники. Всюду на взбитой земле следы лис, колонков, медведей и помет осторожных беркутов.

На поляне пировали хищники, и, кажется, долго…

Не может быть! Под ногами черный ватный лоскут от телогрейки, остаток рукава рубашки, медная буссоль — спутник геодезистов.

Достаточно беглого взгляда, чтобы представить весь ужас разыгравшейся на поляне трагедии. Ее следы всюду. Вот металлическая пряжка от пояса с огрызком ремня, клочок светлых волос, вдавленный чьей-то тяжелой лапой в ягель, куски разорванных штанов, патроны от дробового ружья. И всюду кости…

— Кого же растерзали? — почему-то шепотом, едва не плача, говорит Павел.

— Только не Петрика, у него были рыжие волосы. Это Евтушенко.

Мы стоим подавленные. Не могу понять, что привело Евтушенко на эту поляну, так далеко от вершины гольца и от стоянки, в стороне от тропы, ведущей к ручью?

Дня остается совсем мало. Уже с глубоких ложбин Ямбуя веет прохладой, и с болот доносится грустная перекличка утиных стай, готовящихся в ночь покинуть родные места.

Отходим от поляны метров на двадцать; надо найти входной след Евтушенко. Я иду по кустарнику вправо, Павел- влево. Ниже мне попадаются остатки сапога — обгрызенная резиновая подошва с задником и каблуком. Измеряю длину- двадцать девять сантиметров, как и тот след, который я заметил на тропе. Значит, там проходил Евтушенко.

Тропка, по которой мы спустились с гольца, ведет к ключу. Очевидно, Евтушенко спускался за водою и должен был вернуться на голец. Что же привело его на поляну?

Нигде на ягеле не вижу следа сапог- тут Евтушенко не проходил. Не злой же дух Харги сюда его принес! И вдруг замечаю волок — кого-то тащили по земле к поляне. Мох на ней сдернут, валежник разворочен, стланик примят в одном направлении.

Идем вместе с Павлом по волоку. Попались внушительные следы медведя на мягкой почве. Судя по отпечатку лап, зверь шел с поляны как бы против волока, и поэтому мы не придали им значения.

— Шапка! — кричит Павел, показывая рукой вперед.

Она лежит под колодой, зацепившись за сук.

— Да, это шапка Евтушенко. Сам он ее шил из черного каракуля, на кожаной подкладке.

Дальше мы находим ружье с перерванным ремнем, лосевую рукавицу. Я случайно заметил, что медведь наступал на землю, сильно вдавливая пятки задних ног. И тут нам все сразу раскрылось: медведь,пятясь задом, тащил на поляну мертвого человека.

Откуда он его взял?

Метров через полтораста выходим на тропку геодезистов. Тут тоже все взбито, протоптано, разворочено- следы борьбы. На стволе лиственницы находим мазки запекшейся крови и клок светлых волос.

— Евтушенко убили здесь, на тропе,- сказал Павел.- Но с какой целью? Отнять документы? Ограбить? Какие могли быть при нем ценности? И неужели из-за этого надо было лишать парня жизни? Подлецы!- негодует он.

— Не торопись с выводами. Пока что мы видим лишь звериные следы. Не ранил ли Евтушенко медведя? Ружье у него одноствольное, одним выстрелом не свалил, а перезарядить не успел, как тот напал на него,- вот что скорее всего.

И я проверяю ружье. Оно заряжено, но ствол чистый, выстрела не было.

— Нет, не медведь!- возражает мой спутник.- Будь один случай с Евтушенко — другое дело. Не иначе тут банда живет.

— Тогда почему они не взяли ружье?

— Оно не нужно им. Они боятся, что люди, попадающие сюда, к Ямбую, могут обнаружить их и донести кому следует, вот и убивают свидетелей. Мне кажется, и мы ведем себя слишком беспечно. Не подкарауливает ли и нас тут предательская пуля?

Его слова не на шутку встревожили меня. Точно я пробудился от долгого сна. Теперь малейший звук заставляет настораживаться. Окружающий нас кустарник наполняется подозрительными шорохами.

Мне хочется взглянуть на поляну глазами, для которых многое на ней уже не составляет тайны.

Оттащив труп человека от тропы, медведь поступил с ним так же, как и с любой добычей, будь то заяц, кабарга или сохатый. Он содрал на поляне мох, брусничник, повырывал кусты, натаскал валежника и всем этим прикрыл свою жертву. Этот хищник предпочитает мясо с душком, вот и квасит его под лесным хламом, пока оно не «созреет».

Мы собрали все, что осталось от Евтушенко, сложили вместе и накрыли стланиковыми ветками.

Возвращаемся на тропу. Ружье Евтушенко оставляем, а шапку, рукавицы берем с собою. Направляемся к подножью.

— Стойте! — Павел хватает меня за руку. — Не там ли, где нашли котелок, погиб и Петрик?

— Все может быть. Давай вернемся, осмотрим близкие поляны.

Не могу освободиться от ощущения близости опасности. Не она страшна, а ее предательская внезапность.

Идущий позади Загря неожиданно прорывается вперед, поднимает морду и начинает носом деловито втягивать воздух. Его пушистый хвост, накинутый кольцом на спину, медленно расправляется. Что это означает?

Где-то недалеко, там, куда была обращена морда собаки, послышались подозрительный шелест стланика и шорох камней, как будто кто-то поспешно удалялся.

У Загри дрогнули стоячие уши. Переступая с ноги на ногу, он легонько натянул поводок и снова замер, весь обращенный в сторону стихшего шороха.

Павел схватил меня за руку.

— Слышали? Ей-богу, это человек!- прошептал он встревоженно, и я почувствовал, как неприятный холодок расползся по моей спине.

Загря, не поворачивая морды, скосил на меня глаза, точно и он понимал, кто ходит возле нас.

Конечно, это не зверь, собака вела бы себя иначе.

Павел не в силах сдержать себя и, чтобы разрядить напряженность, поднял ружье и выстрелил. Звук всколыхнул стланик и, растекаясь по склону, долго тревожил тишину глухих ложков. За озерами смолкло эхо, а напряженность осталась и в воздухе и в кустах.

Выстрел снял страх. Снова тихо в вечереющих зарослях. В ближнем перелеске, ссорясь, громко кричали вороны.

— Как вы думаете, ушел или затаился?- спросил Павел,все еще прислушиваясь.

Я неопределенно пожал плечами.

— Давай-ка подобру-поздорову возвращаться на табор. Ночью тут нечего делать. Завтра разберемся, — предложил я, поворачивая назад.

Загря стоит, что-то по-своему соображает и, натягивая поводок, вышагивает вперед, направляясь в сторону, где заглох подозрительный шорох. Иногда он деловито нюхает воздух. Мы держим ружья наготове и все время наблюдаем за стланиками. Даже шорох под ногами точно током пронизывает меня.

Кобель на ходу тычет влажный нос в старый звериный след, то вдруг приподнимает морду и, вывернув уши, прислушивается. Все это он делает без задора, как бы ради забавы.

Вдруг знакомое бормотанье беркутов. Вот они где!

Птицы, звонко хлопая крыльями, отрываются от земли и, не показавшись на глаза, улетают. Мы выходим на поляну. Видим ту же картину, всюду следы расправы, только здесь на лоскутах от одежды, на кирзе от голенища, на взбитом ягеле и сломанном кустарнике лежат следы более длительного времени.

Все было понятно без слов- мы нашли останки Петрика.

— Негодяи, каких парней убили!.- не может сдержаться Павел.-А вы говорите, медведь!

Я окончательно теряюсь. Не могли же Евтушенко и Петрик ранить медведя с одним и тем же исходом. Неужели на гольце живет банда? Но ведь на всем склоне нет следов пребывания тут людей, кроме нас.

— Идите сюда! — Павел раздвинул стланиковые кусты.

Я заглядываю через его плечо- и столбенею: на камне лежит человеческий череп оскалом к нам, облитый ярким светом солнца. В пустых глазницах затаились тени. На лбу и на черепной коробке- следы зубов. Немного поодаль, под соседним камнем, в трещине мы увидели порванный бумажник. Внутри были истлевшие бумажки, несколько монет и обманки для ловли хариусов. И там же, у пня, — пучок рыжих волос.