— Пожалуй,ты прав,- перебиваю я Павла.- Карарбах, видать, хороший охотник, большой следопыт. Но, боюсь, старик человек суеверный, вряд ли согласится пойти с нами.

— А вы попробуйте его уговорить.

Утро в полном разливе. Морозит. Нежнее и чище становится голубизна далекого неба. Редеют перелески, пронизанные светом зари, все более четко вырисовываются на густо-красном фоне деревья.

Из чума показывается Лангара. Она идет к нам мелкими неторопливыми шагами. Что-то несет.

— Действуйте насчет старика через нее, — советует Павел, кивая головой на старуху. — Она ведь тут за главного командующего.

— Это вам! — кричит старуха, протягивая куски вяленой оленины как бы в знак примирения.

— Спасибо, Лангара, но нам нечем отблагодарить тебя. Деньги возьмешь?

— Когда люди живут в одном стойбище, разве мясо продают?

— Но ведь гость не нахлебник!

— Э-э, лючи, надо знать, что без пищи никто жить не может, но не у каждого она есть в котомке. Убил зверя- твой фарт, тебе спасибо, а мясо всему стойбищу. Закон наших предков не позволяет одному брать себе воду и пищу,- и старуха сует мне в руки куски сушеного, приятно пахнущего дымком, мяса.

— Спасибо тебе, Лангара, и за мясо, и за мудрое наставление. Твои предки, завещавшие эту истину, были достойными людьми.

— Надо бы свежего мяса вам дать, да оно кончилось вчера,- говорит старуха, поднимая с земли упавший кусочек оленины.- Старик рано утром ушел с ружьем, тут близко сохатый постоянно жирует; может, удача будет, вернется вечером и еще вас угощать будем.

— Ему, глухому, видимо, трудно дается охота. Разве только скрадом он и может убить зверя?

— Что ты!- замахала руками старуха.- Скрадом сейчас не добыть сохатого.Это время лист на полу, тихо ходить нельзя, да и зверь- сохатый, сокжой- на месте не стоит, шибко ходит, грибы ищет, ни за что не догонишь! Карарбах промышляет зверя с собаками.

— Как с собаками, он же глухой?! Собаки в поисках зверя далеко уходят с глаз, а лая их старик и близко не услышит. Ты шутишь, Лангара.

Она рассмеялась.

— Ты совсем как муннукан (заяц), думать не хочешь. Говорю, нужда многому учила людей.- Она достала из-за пазухи трубку,прикурила от лучинки и продолжала: — Когда Карарбах оглох,его все жалели, не давали ему мяса от другого охотника. Он голодал, долго думал, как жить. Потом догадался. Теперь берет на охоту две собаки. Одну привязывает к поясу, никуда не пускает, а другая бегает кругом, далеко по тайге, ищет зверя. Когда найдет и остановит его — лает. Другая собака, на поводке у старика, тащит его на лай, приводит к зверю.

— У меня к тебе большая просьба, Лангара. Не сможете ли вы кочевать со своим стадом вместе с нами к Ямбую, пусть старик поможет нам найти следы пропавших людей.

Она выпрямилась и ткнула пальцем в мою голову:

— Кто поверит, что в таком большом котле нет ума! Или ты сдурел, что ли? Даже худой человек не захочет сам идти к злому духу!- Старуха резко повернулась, пошла от меня.

— Не уходи, Лангара, еще есть разговор.

Старуха недоверчиво приостановилась.

— Говори, да не трать по-пустому слова. Карарбах на Ямбуй не пойдет,- отчеканила она.

— А если я отдам тебе Загрю?

— Загрю?!- обрадовалась Лангара, делая шаг в мою сторону.- Отдашь Загрю?.- Но вдруг осеклась и ушла тихими, неуверенными шагами.

Павел поджаривал на углях вяленое мясо.

— Слышал? — спросил я у него. — Их на Ямбуй и калачом не заманишь.

— Пожалуй, и не стоит уговаривать. Не дай бог что случится, тогда вина на нас ляжет, — ответил он.

Лучи яркого света золотят крылья беркутов, парящий в небесной вышине, обнимают землю и нежным прикосновением будят горы, леса, прогоняют туман, скопившийся на дне широких падей.

Легкий, почти прозрачный дым окутывает чумы. Доносятся крики детей, стук посуды и говор.

Из перелеска подходят олени. Животные шарят по стоянке в поисках солонцов и ложатся на землю.

А ручей под притихшим осинником шумит, плещется, зовет. От него тянет прохладой и запахом свежей травы, смешанным с запахом увядающих листьев.

— Через пять минут связь со штабом, будете что передавать? — спрашивает Павел, присаживаясь рядом со мною.

— Я вот о чем думаю: нас двоих мало,чтобы серьезно заняться расследованием на Ямбуе. Надо вызвать еще кого-нибудь из надежных ребят. Может, ты посоветуешь?

— Если техник Гриша Коротков близко работает, надо просить у него Елизара Быкова. Уж этот не подведет. Да и охота повидаться с ним. Мы ведь из одного села.

— Хорошо, запиши радиограмму:

«Штаб. Плоткину. Помимо Петрика и Евтушенко,районе Ямбуя бесследно исчезли два эвенка при тех же загадочных обстоятельствах. Положение серьезнее, чем предполагали. Желательно отправить в мое распоряжение десятника Елизара Быкова с проводником-охотником, знающим район Ямбуя. В крайнем случае вместе с Быковым кого-нибудь другого, опытного. Еще раз предупреждаю: всем подразделениям оставаться до полного завершения работ. Возможно, все будут привлечены к розыску исчезнувших людей».

Иду к ручью умываться. Из-за лохматых вершин лиственниц выползло красное, как от натуги, солнце. Слепит глаза. Как приятно тепло первых солнечных лучей!

Горстями бросаю в лицо, на грудь хрусталь студеной воды. До чего же она колючая, обжигающая, сразу снимает сонливость.

Меня встретила Лангара.

— Мы сегодня ходить будем вашей тропой, потом завтра свернем на свою.

— Очень хорошо!- обрадовался я.- А старик знает, где будем ночевать?

— На земле останется след наших оленей, он приведет его к старому чумищу пастухов, куда мы идем.

— Не заблудится?

— Старик не знает такого слова- заблудиться!

— Но почему ты сразу не сказала ему, где ночевать будем?

Лангара поморщилась.

— Я ему не дала чайника, без чая он нигде ночевать не останется, не беспокойся. А есть захочет- скорее найдет прямую тропу к чуму. Голод укоротит дорогу.

— Тогда зачем же ты так мучаешь Карарбаха?

— Не мучаю. Так он сильнее беды, сильнее голода, другим от него польза и долго проживет. А его не будет- кто с оленями останется? Дети в интернате учились, книжки читают, много всякого разного знают. А вот чтобы сердце болело за стадо- этому не научили их. Как они останутся с оленями, куда потянут тропу без старика? Не знаешь? То-то!…

— Но вы не вечны. Да и сколько же можно вам работать? Вы с Карарбахом заслужили более спокойную старость.

— Нам тут лучше.

— Но это не жизнь, а мука! В твои ли годы брать на себя столько забот. Да и нельзя все делать по старинке, жить надо иначе и тебе и детям.

— Время другое, ты правду говоришь,- соглашается Лангара.- Однако новое надо с умом делать, иначе оно совсем эвенков от насиженных мест уведет. А тайга, сам понимаешь, не должна пустовать. Много в ней добра, ой как много! Кто-то тут должен жить.

— Ваши дети, — перебил я ее. — Они все грамотные, пусть и хозяйничают.

— Говорю, их не приучают жить в тайге, другую пищу дают, и они след волка путают со следом собаки, своего оленя не могут найти в стаде, нарты не умеют делать.А без этой мудрости наших предков они не станут сильными, ветер будет носить их куда захочет.Они не справятся с тайгою. Да и зачем тут такие люди! — И вдруг старуха заторопилась, взяла у меня из рук полотенце, мыло и направилась быстрыми шагами к ручью.

Я много лет кочевал с эвенками. Но не помню, чтобы они жаловались на свою жизнь, высказывали обиды, и мне казалось, что эти люди хорошо устроены, довольны тем, что теперь у них всегда есть пища, одежда, свой постоянный угол. Но нет, человек не только этим живет.

— Вам надо жить в тайге, но уйдите с этих бесплодных болот в другие места, где богаче природа, много ягеля и земля хорошо родит.

— Не говори так! И в этой тайге много богатства, надо его видеть.

В это время кто-то окликнул ее, и она поспешно ушла, оставив меня озадаченным своим рассказом.

«Нет, не уйти старой Лангаре из тайги,- думаю я, провожая ее взглядом.- Не бросить ей аргиш. Она сохранит до могилы то, что завещали ей с колыбели. А ведь ничего хорошего не видела пастушка за свою большую и трудную жизнь на этих зыбких марях и голых холмах, опекаемых лютой стужей и проклятущей мошкарой. И все же это родные места. Вот и пытается она задержаться в этих пустырях, сохранить опыт предков и сделать новую жизнь эвенков счастливой, но в родной тайге. Не дать им уйти на жительство в другие места. Как же больно думать ей, что тайга может опустеть, что исчезнут тропы отцов, не останется их опыта, если детям не будут прививать в интернатах, институтах любовь к природе, учить их жизни в лесах, развивать в них врожденные способности охотника! Я по-человечески понимаю ее тревогу за судьбу подрастающего поколения эвенков».