Он решительно встал, не забыв упаковать свои находки в пленку и сунуть в карман.

— Идем, с предками познакомлю. Детально здесь все потом осматривать будем… Только под ноги смотри, пожалуйста, внимательно. И вот здесь, — он провел пальцами по верхнему краю моей маски, — включается дополнительный свет.

И наконец-то осветился весь склеп. Нет, свет, конечно, был только там, куда я смотрела, но ведь все в поле моего зрения было освещено!

Скелеты лежали вдоль южной стены, очень плотно. А порой даже в два ряда, один на другом, так что кости верхнего частично просыпались сквозь нижнего и безнадежно смешались. Как и чувства мои при виде всего этого.

С одной стороны, от столь грандиозного сооружения я ожидала… большей торжественности, что ли. Ну, чтоб каждый покойник в отдельном каменном гробике или на резном каком столике. А тут их, похоже, просто запихивали, покуда влезали, да еще и сдвигали поплотнее предыдущих, внося последующих. Все посмертное «приданное» и вовсе валяется одной огромной полусгоревшей кучей, не разобрать, где чье.

А вот с другой… С другой мне вспомнились практикумы по анатомии, и мои бессонные ночи — сколько же я учила все эти кости! И захотелось присесть, как профессор ранее, и погрузиться в разбирание костей, чтоб выложить каждый скелет отдельно, косточка к косточке, что ж они тут валяются общим месивом?

— Что, по-прежнему не пугают покойники?

— Нет, напротив. Я подумала, я могла бы… Если нужно… Я хорошо знаю строение скелета, и могла бы попробовать… там, где все перемешалось…

— Правда? — Нардан смотрит на меня с любопытством. — А я все жду, когда же ты завизжишь? Представляю, как бы я тебя успокоил… — и улыбается вдруг так… многообещающе-сально. Меня аж передергивает.

А он вдруг хмурится, и я не сразу соображаю, почему.

— А знаешь, — продолжает он вдруг с неким вызовом в голосе. — Была у нас некогда традиция. Таинство первого проникновения. Посвящение в археологи. И полагаю, сейчас тот самый случай.

Смотрю чуть недоуменно.

— Ты ведь впервые на раскопках. И это твое первое проникновение в древнее сооружение. Тем более, тебе повезло, оно столь грандиозное.

Не могу не согласиться.

— И первая встреча с неведомым должна быть без свидетелей. Только ты, материальные фрагменты прошлого, и твой опытный проводник. И тогда тебе, возможно, удастся коснуться душ тех, кому все это некогда принадлежало, — широким жестом он обводит вокруг, а потом касается маски у себя над носом. — Простите, ребята.

А затем в той же точке он касается и моей маски.

— Я выключил камеры, — сообщает в ответ на мой недоуменный взгляд. — Не сдались мне тут сейчас ни их ухмылки, ни их комментарии. Для них это все забава. Но это твои предки, твоя история. Та ее часть, что в учебники не попала. Но здесь, в этой долине, у этого народа, сложилась уникальная культура. Может быть, она и ничто с точки зрения развития Вселенной. Может быть, она совсем не важна для истории Страны Людей. Но все это было, а об этом уже никто не помнит. Ушедший мир, ушедшие эпохи, ушедшие верования. Тогда ведь было безумно важно, какой дорогой уйти в посмертие.

— Как именно умереть? — уточняю я.

— И как именно быть погребенным. А то попадешь еще не к тем духам или к чужим богам. А вот у них все было очень красиво. Погоди со скелетами, дай покажу одну вещь, — и он тянет меня к северной стене, где лежат лишь невзрачные кучки пепла с непрогоревшими костными останками, да ошметки каких-то… шкур? Тканей? Кожи? И что-то светлое, глиняное возле самой стены. Остатки посуды?

— Посмотри-ка сюда, — Нардан заставляет сосредоточиться на пепле. — Это то, что осталось от человека. Видишь, все лежит аккуратной кучкой, и остатки костей вперемешку. Это, видимо, часть бедра, — он берет один из фрагментов.

Приглядываюсь.

— Нет, это черепная. Вот эта, — показываю на себе, название ему едва ли что скажет. Тем более, на человеческом.

— Правда? — смотрит с любопытством. — А ты действительно разбираешься…

Так это что, проверка? Ой-ё, и зачем же я с этим вылезла, я ж историк, какая анатомия? Вот мало мне, что Фэрэл все знает… И Лирин уже, наверное… Еще немного, и Нардан. И что, далее — все?

— … они сжигали заранее, а все, что оставалось, собирали в мешочек, — выводит меня из задумчивости голос профессора. Он, оказывается, уже давно про этого покойника распинается, а я и не слышу. — Вот, видишь, тут сохранились фрагменты. Выделанная кожа. Смотри внимательнее, вот, здесь даже шов, — он выуживает из пепла довольно значительный фрагмент того, что именует остатками мешочка. — Но это не все, они делали куклу в рост человека: набивали одежду соломой, делали голову из мешка, а вот внутрь этой куклы уже и вставляли мешочек с пеплом. Куклы полностью сохраняются редко. Почти никогда, если честно. Вот, видимо все, что осталось от куртки, — его ловкие пальцы переместились к темному невзрачному куску неправильной формы, — она была меховая, видишь? Смотри, вот плечо, оно переходит в рукав… жаль, не полный… а вот смотри, на груди сохранились ремешки застежки…

Киваю. Но его энтузиазма не испытываю. Все же я не историк. Мне все равно, из чего была та куртка и какие там ремешки.

— Прости, тебе ведь интересней другое, — мое настроение он улавливает. — Я-то привык, мне важно то, что сохраняется редко. Мех, кожа, дерево — вот истинная ценность для исследователя. А эта вещь сохраняется почти всегда. Вот, гляди, — и он направляет свой взгляд к самой стене. А вместе со взглядом и луч света со своей маски. И я, наконец, разглядела то, что приняла сперва за обломки посуды. Да, обломки, но не посуды. Лица.

Это был расколовшийся от времени гипсовый слепок лица.

— Им делали маски, Ларис, понимаешь? Чтобы боги в посмертии узнали их, делали маски. Просто накладывали гипс на лицо умершего и воспроизводили черты. Им казалось, зрительного образа хватит. Но важно не это. Важно то, что мы теперь, спустя две тысячи лет, можем видеть почти достоверные портреты тех… — он что-то еще говорил, а я смотрела на это лицо, и ощущала лишь горечь потери. Зачем он меня обманул? Зачем сказал, что это были мои предки? Гипсовый слепок просто кричал о том, что потомки его дикарями бегают теперь по лесам, да бездумно глядят на небо в огромных вампирских стадах. Это не мой народ. Да, тоже люди, но другие, не те…

Последнее, видимо, прошептала, потому как вампир услышал.

— Не подходит в качестве предка? — улыбнулся лукаво.

— Как вам сказать, Нарданидэр. Вот если бы вам обещали могилы ваших предков. А привели на могилы Эльвинов Селиарэ… И сказали: а что? Ведь эльвины и те, и те.

— Да, — кивает профессор. — Я бы тоже расстроился. Но я бы дослушал.

Смотрю ему в глаза, выражая готовность слушать дальше.

— Да, — повторяет Нардан. — Это другой народ. Это воины, завоеватели, пришедшие с востока, и принесшие из далеких земель обряд сожжения. Понимаешь, в чем его смысл? Рвутся все связи с земным, душа отпускается, полностью, навсегда. А тут — маска. Посмертный слепок. И это привязка. К этому телу, к этой жизни, к этому народу. Противоречие. Сочетание несочетаемого.

— И что это, по-вашему, значит?

— Не только по-моему. Смешение традиций. И смешение народов. Иди сюда, — и он тянет меня к скелетам. — Ты подумай сама, разве не странно — половину сжигали, половину так хоронили? И главное — в одном склепе, в одном доме мертвых — и то, и то. Вот, смотри, — мы останавливаемся возле самых костей. — Их тела не уничтожались, наоборот, их пытались спасти от рассыпания в прах. Металлический стержень в позвоночник вставляли, голову так и вовсе мумифицировали. Но, не удовлетворившись этим, лепили и посмертную маску. И вот именно частью местной традиции маски были всегда, здесь они логичны — сохранить как можно больше и точнее, словно боги иначе не узнают. А на куклы сожженных воинов их стали накладывать лишь спустя несколько веков после завоевания, и это неоспоримо свидетельствует…

А на меня смотрят маски. Много-много масок, и далеко не все из них разбиты или треснули. Есть и целые. А кое-где я и следы раскраски замечаю. Брови, губы, какие-то спирали надо лбом… Вот только все до единого «не мои».