— Ты обиделся? — а я и забыла почти об этой фразе. А он вот… запомнил. Донес.

— На что?

— Но я ведь и вправду однажды так сказала.

— За это ты меня потом поцелуешь. А может, еще и угостишь.

— Лоу! — вот теперь заметно, что воздержание у кого-то закончилось. Длительное.

— Да ладно, я ж не настаиваю, — он подмигивает мне и опять улыбается. — Я просто очень рад, что ты жива. Ну а теперь серьезно. Рассказывай.

Рассказываю. И плачу, вспоминая. И опять рассказываю.

— Понимаешь, дело не в том, что он вампир. Или что он убил… или убивает. Я ведь понимаю, что твоя нежная улыбка тоже сегодня жизни кому-то стоила. Дело в том, что он заботливый, ласковый — но только когда я слабая. Беспомощная, поверженная, покорная. Но стоит мне сказать ему хоть слово против — и он наказывает. Даже не наказывает, карает. Расчетливо, беспощадно. Говорит, я ему возлюбленная, а сам карает каждый раз, как рабыню. А так — я не могу, я не согласна. Это не любовь, это рабство. Полное, беспрекословное. У меня не должно быть своих мыслей, своих взглядов, только его. Мне не надо иметь своего мнения, а потому мне не надо давать информации, ни о чем, чтоб и мнения сформировать не смогла. Или сформировала бы ошибочное, чтоб лишний раз мне указать, как я ошибаюсь, а он прав. Всегда, во всем прав.

— Лара, милая, но разве это повод, чтоб умереть?

— Это повод, чтоб не быть с ним! А если по-другому никак, если деться мне больше некуда? Я вот думала — дикари. Тоже люди, смогу уйти к ним. Ну подумаешь, живут в палатках. Я в палатках жила, и одежду в реке стирала, и про удобства в кустиках все знаю… Но он сказал, они не примут, я слишком похожа на вампиров, не на них, они не поверят, что я человек, никогда, а значит, идти мне некуда…

— И не ходи. Поживешь пока у меня. Мир на Анхене не кончается.

Замираю, пытаясь осознать им сказанное. Простую такую, спокойную фразу. Пожить у него. В этом доме среди некошеных трав. Засыпать, укрываясь медвежьей шкурой. Просыпаясь, глядеть в окно на синие горы. Читать его книги — полку за полкой, стенку за стенкой… И чего я решила умирать? И кольцо его давным-давно выкинула? Все ж так просто: ну, поссорилась с Анхеном — убежала к нему. Усмехаюсь. Горько так.

Да, конечно. Вот только когда-то я просила его, умоляла: позволь мне пожить у тебя. Даже не «с тобой», просто — «ну есть же у тебя в доме уголок». Что он мне ответил тогда? Вернее даже — как он мне ответил? Кинул. Во всех возможных смыслах. А теперь вновь — добрый, заботливый, «мир на Анхене не кончается». А кто сделал все, чтоб Анхен остался мне единственным светом в окошке?

— Поживу у тебя — в качестве кого? — смотрю на него в упор, пытаясь хоть что-то прочесть в бездонных его глазах. — Я тебе вообще зачем, Лоу? Знаешь, тогда, в его доме, я наивно думала, что я тебе симпатична. Нет, я не думала, конечно, что ты безумно в меня влюблен, но хотя бы симпатию, мне казалось, ты ко мне испытывал, хотя бы привязанность. А ты… Так легко отказался, так изящно бросил. А потом… Я просила тебя: обмани. Расскажи про любовь, большую, неземную, красивую… Что ты мне рассказал тогда? Про девочку-секретаршу? Что когда тебя делят с друзьями — это не страшно? Что мозг можно выключить, либидо включить, потерять себя в объятьях одного, очнуться в объятьях другого. Ты даже во время секса умудрился меня ему передать, не выходя из оргазма самоустранился…

— «Не выходя из оргазма» у меня бы не получилось… — не может скрыть ухмылки. Воспоминания об оргазме, видать, греют.

— Не перебивай, ты прекрасно все понял.

— Я понял, — становится серьезен. — А теперь попробуй понять и ты меня, — сцепляет руки в замок на коленях, какое-то время смотрит на свои сцепленные пальцы, затем вновь поворачивается ко мне. — Мир редко бывает таким, каким нам хочется. И потому поступки свои следует совершать, исходя из реальности окружающего мира, а не из своих представлений об идеале. А реальность такова, что по закону — сколь угодно неправильному и несправедливому — ты принадлежишь Анхену. Более того, в тот конкретный момент времени ты была единственным сохранившимся осколком его вселенной. У него двери рая перед носом захлопнули, отрезали по живому. Ведь все его мысли, все его чувства всегда были — там. С каким настроением он прилетел домой? Ты — единственное, что у него осталось, ты — последнее, что у него осталось. Да не было ни единого шанса тебя ему не отдать. Да, я предал тебя, и предал сознательно, но так тебе проще было адаптироваться, принять свое положение, свое место в его жизни. Иначе — было бы дольше и больнее, но с тем же финалом: он бы все равно тебя получил.

Да, получил бы, не могу не согласиться. Он был так уверен, что я ему нужна: признавался в любви, представлял гостям… Как же быстро все кончилось.

— Но если он так меня любил, так во мне нуждался, с Владыкой ругался, храмы рушил, то как же… как же он мог — вот так? Даже не проверил, жива ли? Даже не убедился, что умерла. Все равно? Ему так резко стало все равно? После нескольких фраз? После очередного несовпадения во взглядах? Разве прежде мы совпадали?.. Как же он мог — вот так, мгновенно — разлюбить и забыть? Как?

— Ну а ты с кем решила сыграть в интересную игру «убей меня, коль понять не в силах»? — невозмутимо пожимает плечами Лоурэл. — Я понимаю, это на эмоциях, ты тогда не думала особо. Так подумай сейчас, мы не спешим. Как он жил? Как он живет все эти годы в Стране Людей? Думаешь, он никогда никого не любил? Думаешь, все его девочки-секретарши были для него — ничто? И сидел себе одинокий вампир на вершине мира — Ларису ждал.

— Не ерничай.

— Да я не ерничаю, — вздыхает Лоу, — я объясняю. Для него каждая его девочка — это любовь. Он не может иначе, не нужны они ему в другом качестве. Да, любовь неравная, с его стороны — покровительство, с ее — поклонение. Но если бы он их — всех и каждую — не любил, Страны Людей бы не было… Вот только — каков срок любви вампира? И какой финал?

Смотрит. Молчит. Ждет, что я отвечу.

— Но он же их, кажется, отпускал?.. Или убивал?

— Отпускал. Если оставалась здоровой. Или убивал, если сходила с ума. В среднем они менялись раз в пять лет. Раз в пять лет он вырывал их из своего сердца, чтобы не увидеться более никогда. Как бы сильно их ни любил. Как бы крепко ни был привязан. В лучшем случае — прогонял. В худшем — убивал. Сам, лично. А Страна ваша существует приблизительно 300 лет. Деление в школе проходили? Вот подели. Сколько раз он навсегда прощался с теми, кто был ему очень и очень дорог? У него в этом огромный опыт, девочка. Он привык, что все кончается именно так. А ты нашла, вероятно, очень правильные слова. Он услышал тебя. И он тебе поверил. Что ничего у вас не выйдет, что лучше — смерть… Потому что чужая смерть — это очень привычный выход для вампира. Такой обыденный. Легкий. Куда проще, чем строить отношения, которые по привычной схеме не строятся. Чем делать над собой усилие, преодолевая не только внешнее сопротивление, но и внутреннее, меняя не только других, но и себя, — мой собеседник немного помолчал, давая мне возможность осмыслить услышанное. — И он ведь горюет, Лара. И не приехал, чтобы не видеть твое мертвое тело, чтобы строить иллюзии, будто ты все еще там жива.

Сжимаю виски руками. Я никогда их не пойму. Ему проще строить иллюзии, что я жива, чем убедиться, что я жива. Чем помочь мне выжить. Зачем, ведь в порыве отчаянья я сказала, что хочу умереть. Так надо исполнить именно это мое желание, и горевать, что ничего у нас не вышло. И найти себе новую девочку для любви. Следующую.

— Но это он, Лариса, — вырывает меня из горестных раздумий Лоу. — А речь сейчас о тебе. Ты все еще хочешь умереть? Мне, почему-то, так не кажется. Это была минута отчаянья, но отчаянью нельзя предаваться вечно.

Вздыхаю. Он прав, конечно. Но делать-то мне теперь — что?

— А предложить тебе я могу следующее, — спокойно продолжает меж тем вампир. — Ты остаешься со мной — здесь, в этом доме. Гостей я сюда не приглашаю, когда хочется общения — просто уезжаю в город.