Много раз показывали Азизову, как использовать масло при смазывании некоторых частей ракеты, но все равно запомнить это он не мог: эта работа имела определенные тонкости, нужно было запоминать, какие именно части ракеты нужно смазать и как работать с агрегатом, который использовался для этой цели. Азизову объясняли, но он не мог научиться этому. Когда он брался за такое дело, его опять преследовали воспоминания о последнем избиении, и он не переставал искать его причину и представлял себе другой, более благополучный исход уже произошедшего. Когда его звали, что-то поручали, он пытался сосредоточиться, понять, о чем идет речь, но будто что-то не пускало его дальше определенной черты. Он входил в ступор, и сам не мог понять, что с ним происходит, сам не узнавал себя. Попытки скрыть ото всех это странное состояние приводили только к обратному результату, он неадекватно реагировал на ситуацию, говорил вещи или совершал поступки, не имеющие к тому, о чем он думал, никакого отношения. Его слова и поступки часто не соответствовали реальности, в которой он находился. Это продолжало удивлять, сердить и смешить окружающих. Тут опять подступал страх перед старослужащими и офицерами, и он готов был на все, лишь бы выглядеть не так нелепо, не быть посмешищем и объектом для издевок. Тогда он опять получал серию ударов от «стариков». Его не только били, но и ругали за глупость, за то, что он задерживал работу или тренировку, мешал остальным. Любая ситуация, в которой он сталкивался с сослуживцами, выглядела весьма предсказуемо, заканчивалась для него одинаково плачевно: новые упреки, новые удары, новые оскорбления и унижения. Хоть несладко приходилось Азизову и с офицерами, те хотя бы его не били, и это было уже лучше. Он согласен был, пусть его ругают, даже оскорбляют словесно, только не бьют. Именно присутствие командиров во время работ или тренировок на позиции защищало его от избиений.

В стартовой батарее кроме комбата и уже ранее упомянутого лейтенанта, служили еще старший лейтенант и прапорщик. Алексеев – старший лейтенант, который дежурил в ту ночь, когда Азизова избивали впервые вместе с Мардановым — был человеком куда более спокойным, чем комбат. К солдатам он особых требований не предъявлял, хотя держался всегда ровно, строго и спокойно. Лейтенант Масленников был недавним выпускником военного училища и прибыл в дивизион с двумя другими молодыми лейтенантами. Он держался с солдатами сдержанно и «культурно», хотя и несколько неуверенно. Молодой офицер, поступивший на службу в звании лейтенанта сразу по окончании военного училища, авторитетом среди солдат не являлся. «Старики» с ними мало считались, сами лейтенанты были осторожны в обращении с ними. Молодые солдаты тоже позволяли себе больше свободы в отношениях со вчерашними курсантами. Хотя тут много и зависело от настроения старослужащих; иногда они требовали от молодых, чтобы те беспрекословно выполняли сказанное лейтенантами. А иногда – это если лейтенанты их чем-то обидели и им хотели досадить – наоборот, подталкивали молодежь на конфликт с ними. Однажды старший лейтенант Алексенко  – командир первой батареи, заметив, что дивизион пренебрегает распоряжениям одного из молодых лейтенантов, заставил всех ходить несколько дополнительных минут по плацу с песней. В особом положении здесь находились прапорщики, стоящие между сержантами и офицерами. Прапорщики были людьми, прошедшими когда-то армейскую службу рядовыми. А потом они или сразу оставались на дальнейший срок или позже приходили на сверхсрочную службу. Обычно они служили в хозяйственной части полка, здесь их было много, а в дивизионе служили всего два прапорщика, один в технической батарее, другой в стартовой. Прапорщиков, поскольку они как бы настоящими военными людьми не были, старослужащие всерьез вообще не принимали, особенно Мезанова из стартовой батареи. К тому же говорили, что он – алкоголик. А когда в дивизионе были чеченцы, они заставляли его даже мыть в казарме полы – так рассказывали старослужащие. Мезанов был осторожен со старослужащими и не придирчив к молодым. Другой прапорщик по фамилии Иванчук старался держаться более достойно, хотя к «старикам» относился откровенно почтительнее.

Жизнь в дивизионе так и текла: за колючей проволокой. В полку солдатам часто предоставлялась возможность ездить в город, здесь же об этом пришлось напрочь забыть. Даже в районный центр неподалеку удавалось попасть крайне редко. Разве если какое-нибудь предприятие просило командование послать солдат для каких-то работ. Что имело от этого командование, солдаты не знали, но те, кому посчастливилось несколько часов побывать за пределами дивизиона, очень радовались этому. Обычно в таких случаях их забирали на целый день.

Жизнь стартовой батареи текла особенно однообразно, и основную часть времени они проводили на улице — и когда палило солнце, и когда шел дождь или снег или стояли морозы. В классах учебного центра проходили лишь некоторые занятия. Через день приходилось заступать в наряд.

Со временем у Азизова помимо Кузьмы появились еще два приятеля — Сардаров и Бердыев. А из тех, кто прослужил уже полгода, он подружился с Гришином, высоким худощавым парнем, которому пришлось уйти в армию сразу после женитьбы. Он всегда носил с собой фотографии молодой жены – красивой пышной женщины с темно-русыми волосами. Азизов, глядя на эти фотографии, которые Гришин то и дело доставал из кармана, только грустно вздыхал.

При его униженном положении считать себя достойным женской любви было бы кощунством. Даже получив однажды письмо от своей сестры, Азизов с трудом его прочитал. Сестра писала ему ласковые слова, пыталась утешить, понимая, что он тоскует по дому, в конце письма желала удачной службы и выражала надежду, что он вернется домой по ее окончании живым и здоровым. Тепло и любовь, исходящие от письма, составляли такой резкий контраст с его положением и с тем, как он сейчас жил, что на какое-то время он даже забылся и читал с мягкой улыбкой, давно не появлявшейся на его лице. Но это длилось недолго: пока он читал сидя на крыльце, кто-то уже успел его задеть, кто-то, проходя мимо, выкрикнул что-то оскорбительное, третий подошел сзади и потянул его за уши. Лучше бы этого письма не было. Сейчас, прочитав его, ему стало невыносимо стыдно за себя. Разве можно любить такое существо, как он, которого столько раз на дню унижают, оскорбляют и бьют? Что тут говорить о девочках, разве им мог бы понравиться такой молодой человек? Если бы девочки, которые знали его по школе и университету, видели его сейчас, что бы они о нем подумали? Поэтому было лучше о девочках не думать. К счастью у него не было подруги, иначе это было бы для него дополнительной нагрузкой. Родителям, братьям и сестрам он писал, что у него все хорошо, даже отлично. Он просил их не скучать, успокаивал, что скоро служба кончится, и он вернется домой. Такие письма писали из армии все — его братья, родственники, соседи. Редко случалось, что кто-то жаловался и писал домой, чтобы его спасли от армии. Как правило, в таких случаях родители шли на все, чтобы облегчить участь сына. Для некоторых даже добывали фальшивые справки о душевном нездоровье, в результате чего медицинская комиссия объявляла их негодными для прохождения дальнейшей службы, и их увольняли из армии досрочно. Это считалось позором, о таком парне говорили, что он не выдержал испытания армией, что означало – он не сумел стать настоящим мужчиной. Не забывалось и не прощалось даже то, если кто-то писал жалобу по поводу недостатков в армии. Поэтому Азизов и не помышлял просить помощи у родителей, чтобы они чем-то помогли ему, например, похлопотали о возвращении назад в полк. Он считал, что обязан сам устоять перед трудностями службы и преодолеть их. Поэтому он по-прежнему писал, что у него «все хорошо».

Азизов продолжал надеяться. Надеялся, что в один прекрасный день действительно избавится от этого кошмара, уедет из этого места, о котором мало кто имел представление. Он часто смотрел на дорогу, по которой когда-то приехал в этот проклятый дивизион. А, может, и впрямь скоро вернется по этой же дороге обратно в полк? Бывало, он видел машину, въезжающую через ворота в дивизион. И его сердце прыгало в груди от волнения и радости: вдруг это за ним приехали? Ведь пусть редко, но бывали все же случаи, когда солдат переводили в другой дивизион или даже в полк. Как это было с казахом-фельдшером, который вначале служил в дивизионе, а потом его взяли в санитарную часть полка. Тот был, понятно,  специалистом, в санчасти не хватало фельдшеров, вот для него все так удачно и сложилось. А на каком основании могли вернуть в полк  Азизова? Был ли он ценным специалистом? То что он изучал один год историю в университете, давало мало возможности надеяться на подобное. А потом вдруг появлялась-таки надежда: вдруг в полку понадобится человек с хорошими знаниями истории? Тогда, может, его могли бы перевести обратно в полк? Эта новая мысль вновь обрадовала и согрела его душу. И он снова и снова начал представлять себе, как за ним приезжают на машине из полка и везут обратно.