Они были крайне нужны друг другу.
Последнее время в Москве были очень обеспокоены: берлинский радист молчал. Что произошло? Временные трудности? Провал? Об этом можно было только гадать, пока на место не прибудет новый радист.
У Шульце-Бойзена были разведданные, которых ждали в Москве. Он понимал, что новичка не стали бы посылать с таким заданием, и что его гость — человек опытный и смелый.
Так они встретились и начали работать вместе. Недолго, всего несколько недель.
Наступали трагические дни «Красной капеллы».
«Героическое поведение, никем не увиденное».
Эти слова Бертольда Брехта — и о героях «Красной капеллы». Многое стало известно только после войны, при этом часть сведений — из гестаповских протоколов, из приговора по делу участников «Красной капеллы». Но то, что в устах фашистских судей было обвинением, сегодня звучит как признание врага.
Из приговора суда — о Шульце-Бойзене:
«…Никогда не служил честно национал-социалистическому государству. Перед началом войны… установил связь с Москвой. Среди переданных им сведений была информация о состоянии германской авиации перед началом войны с Россией. Передал в Москву, что следует ожидать германского наступления на Майкоп, о раскрытии на Балканах английской разведывательной организации, о захвате советского радиошифра при взятии Петсамо, о сроке и месте приземления парашютистов-десантников под Ленинградом, о предстоящем использовании в войне отравляющих веществ, о составе военно-воздушных сил и производстве вооружения…»
О Курте Шумахере:
«…Будучи призванным в армию, распространял нелегальные листовки среди солдат. Дал согласие передавать в Москву секретную информацию. Скрывал на своей квартире советского парашютиста Хесслера. Что особенно предосудительно — встречался с парашютистом у своей военной казармы».
О его жене Элизабет:
«…Помогала мужу в его нелегальной работе. Скрывала и кормила советского парашютиста Хесслера в своей квартире. Хранила в доме его радиопередатчик почти до своего ареста. В августе 1942 года передала Хесслеру чемодан для военной одежды, в которой радист прыгал с советского самолета на парашюте в немецкий тыл…»
О Гансе Коппи:
«…в возрасте восемнадцати лет арестовывался за принадлежность к запрещенной коммунистической партии. Входил в группу Шульце-Бойзена в качестве радиста… В 1941 году арестованный по настоящему делу Хуземан получил и передал Коппи сведения о производстве трассирующих боеприпасов, о военном заводе в Саксонии, изготовлявшем бронебойные патроны. В 1942 году Коппи передал сообщение о том, что под Севастополем установлены тяжелые береговые орудия для штурма советской крепости. В августе 1942 года советский парашютист доставил ему еще один, четвертый радиопередатчик».
Это строчки из приговора. А вот несколько строк из шлюсс-протокола (заключительного протокола) гестапо по делу «Красной капеллы», направленного имперскому суду:
«Через несколько дней после своего приезда в Берлин Хесслер посетил ближайшего сотрудника Шульце-Бойзена скульптора Курта Шумахера и его жену в Темпельгофе. Они свели его с Шульце-Бойзеном, сразу увидевшим в Хесслере человека, который будет содействовать в активизации передачи информации в Москву.
Он (Шульце-Бойзен) несколько раз встречался с парашютистом в берлинских казармах вермахта и связал его с радистом Гансом Коппи…»
И снова из приговора — об Эрике фон Брокдорф («Красной графине»):
«В начале сентября 1942 года Ганс Коппи привел в ее квартиру советского парашютиста Хесслера. Хесслер просил обвиняемую разбудить его в 4 часа 30 минут для того, чтобы установить радиосвязь с Москвой. Это поручение обвиняемая выполнила…»
Узнав, что арестованные держались на допросах мужественно и отказывались давать показания, Гитлер приказал: «Заставить их говорить».
Гиммлер «расшифровал» этот приказ: арестованных подвергать пыткам, даже если это приведет к их смерти.
Писатель Гюнтер Вайзеборн, друг и соратник Шульце-Бойзена, был одним из немногих оставшихся в живых участников «Красной капеллы». В своей книге «Мемориал» он рассказывает, каким бесчеловеческим пыткам подвергались арестованные в гестаповских застенках.
Когда гестапо сочло следствие законченным, об этом доложили Гитлеру. «С чрезвычайным возбуждением» (по словам адъютанта Гитлера фон Путткамера) фюрер приказал «уничтожить большевиков в наших рядах».
75 главных заключенных (всего было арестовано и предано суду около двухсот человек) были приговорены к смертной казни. Милдред Харнак и Эрике фон Брокдорф суд «милостиво даровал» по десять лет тюрьмы. Но Гитлер, утвердив приговор, эту его часть отменил, поручив «пересмотреть» ее другому суду. Судьи хорошо поняли желание своего фюрера.
Их казнили в последние дни 1942 года, в берлинской тюрьме Плетцензее (ее описал Юлиус Фучик в своем знаменитом «Репортаже с петлей на шее»). От некоторых остались последние строки, адресованные родным и близким. Это письма чистых и мужественных людей, которые смело шли на смерть во имя своих убеждений.
Шульце-Бойзен спрятал в камере стихи — короткое послание новым поколениям:
«Я ни о чем не сожалею — я умираю убежденным коммунистом». —
Это последние слова Арвида Харнака.
Мы ничего не знаем о последних минутах Альберта. Но зато нам многое известно о его жизни.
…Как хотелось бы узнать еще только одно: долетел ли к ним туда, за стены тюрьмы, в их последние часы и минуты, тяжелый гул с Востока? Виден ли был им хотя бы отсвет того великого зарева, которое занималось в заснеженной русской степи между Волгой и Доном?
Прошло три года. Закончилась война — на Западе и на Востоке. Госпиталь, в котором несла службу майор Рубцова, размещался в небольшом городке на берегу Желтого моря.
Клавдия Семеновна лечила заболевших военнослужащих, помогала местным жителям. У нее появились добрые знакомые. А с одним корейским мальчиком она подружилась.
Его звали Ким. Жизнь при японцах наложила свой отпечаток на его характер — он редко улыбался. Но о чем бы Клавдия Семеновна с ним ни говорила, он все схватывал на лету. Чувствовалось, что Ким талантлив, что у него есть воля.
Клавдия Семеновна занималась с Кимом русским языком, позднее дала ему рекомендацию в политическую школу. Через, несколько лет он стал ученым-физиком и сегодня успешно работает на своей родине.
Она считала Кима своим приемным сыном. Когда она что-то для него делала, ей казалось, что Альберт одобрил бы ее, что это она делает и для Альберта тоже.
Клавдия Семеновна все время напряженно ждала вестей. Работала, разговаривала, грустила. И ждала. Уже целых три года. Но вестей не было.
Осенью 1945 года, вспомнив своих коллег, с которыми служила в госпитале на родине, решила сделать им сюрприз — отправила посылку с яблоками.
Через три недели она получила письмо. И, когда прочла его, все в ней дрогнуло.
…К старшей сестре госпиталя в тот день приехал гость, земляк, майор Костин. В подарок привез свежие яблоки.
— Угощайтесь! — пригласила она свое начальство.
— Да мы и сами только что получили посылку с яблоками, — ответили ей. — От Клавдии Семеновны Рубцовой.
Майор, услышав фамилию, взволнованно спросил:
— Как вы сказали? Капитан Клавдия Рубцова?
— Нет, майор Рубцова.