— Принял рапорт опермашины, — сказал он. — Задержан Болеслав Окольский при очень странных обстоятельствах.

— Выезжаю. — Кортель сорвался с дивана. Мундир застегивал, сбегая по лестнице.

Обстоятельства в самом деле были странными. Опермашина ехала по Медзешинскому Валу. Узкая лента шоссе была пустой и скользкой от дождя, который прошел поздним вечером. Над Вислой висел туман. В 23.40 опермашина миновала перекресток с дорогой, называемой Косматки. Шоссе шло прямо, почти параллельно реке, по ровной местности. Фары доставали далеко, освещая склон Вала над Вислой. Сержант Курек, сидевший рядом с шофером, первым увидел двоих людей. Один лежал на обочине, а другой стоял над ним. Позже сержант не мог сказать с полной уверенностью, поднял ли этот второй руку, чтобы остановить машину, или просто торчал у дороги, жмурясь от света фар. Шофер же утверждал, что он поднял руку, хотя сам признавал, что мог и ошибиться. Кортель придавал определенное значение этой детали, понимая при этом, что могло быть и так и этак...

Опермашина притормозила, сержант взглянул на мужчину, неподвижно стоявшего у шоссе, но узнал его только тогда, когда тот взял в рот сигарету и осветил лицо спичкой...

— Что здесь случилось? — спросил Курек.

— Машина сбила пьяного, — услышал он в ответ. — Не знаю, жив ли. Я его оттащил с дороги. — И, вытащив из кармана пачку «Спорта», закурил, именно в этот момент Курек узнал его. Он вспомнил снимок, который находился у него в машине.

— Разыскиваемый Болеслав Окольский, — сказал Курек, и в его голосе появились нотки гордости: наконец-то к нему пришел успех.

Остальное все было просто: по радио вызвали дежурную группу и составили донесение. Человек, сбитый машиной, был еще жив, когда Кортель позвонил в госпиталь. Окольского же доставили в комендатуру. Он сидел в кабинете Кортеля небритый, грязный; избегал встречаться взглядом с инспектором, смотрел вниз, на вопросы отвечал тихо и медленно. Собственно говоря, это не был допрос, на допрос еще будет достаточно времени. Кортель хотел только установить обстоятельства происшествия на Валу Медзешинском и побега Окольского из гаража. Он смотрел на парня и думал: «Наконец-то поймался... Похож на многих других, даже и не красавец. Испуганный. Что нашла в нем Зося Зельская?»

Через несколько минут появился майор. С Окольским говорили вдвоем. Естественно, потребовались предварительные формальности. Во время личного обыска не было найдено ничего особенного: паспорт, старый студенческий билет, сто пятьдесят злотых и фотография Зоси Зельской с автографом трехнедельной давности.

Им было интересно, как он станет защищаться. Создалось впечатление, что он хотел бы говорить как можно меньше, чтобы сориентироваться, что и насколько подробно о нем известно в милиции. Он боялся, но не собирался сдаваться.

— Где вы укрывались?

— В старом гараже.

— Назовите, пожалуйста, адрес, фамилию лица, которое помогло вам укрыться.

Длительное молчание.

— Я отказываюсь отвечать.

— Мы вернемся к этому позже. Мы и так знаем. Почему вы покинули гараж?

Он впервые поднял глаза и внимательно посмотрел на них.

— Это было так, — сказал он. — Сегодня утром я проснулся и сразу увидел просунутый в щель закрытой двери листок бумаги. Прочитал. Письмо было адресовано мне. Я хорошо его помню. «Если хочешь найти действительно безопасное место, приезжай сегодня в 23 часа на Вал Медзешинский, двести метров в сторону Блот по дороге, называемой Косматки. Когда увидишь приближающийся со стороны Варшавы автомобиль, который трижды просигналит фарами, выйди на шоссе и подними вверх руку. Это письмо уничтожь».

— И вы уничтожили? — спросил майор.

Окольский согласно кивнул.

— Я решил рискнуть, — продолжал он, — и поступить, следуя этим указаниям.

— Вы предполагаете, кто может быть автором этого письма?

Болек молчал.

Майор решил открыть одну из карт.

— Кто, кроме Зоси Зельской, знал, что вы прячетесь в гараже?

Окольский потерял спокойствие.

— Не впутывайте в это Зосю! — крикнул он.

— Вы же ее сами втянули. Итак, кто, кроме нее?

— Только ее подруга.

— Фамилия?

— Не знаю фамилии.

Майор вздохнул.

— С каждым разом вы все больше топите себя. Не желаете отвечать на вопросы, на которые ответ уже дан. Вы утверждаете, что, кроме Зельской и Видавской, не имели ни с кем контакта.

Снова молчание.

— Что было дальше?

— Из гаража я вышел рано, едва стемнело. Решил идти пешком, я боялся садиться в автобус. Уже после десяти был на указанном месте за Косматками. Я ждал. Шел дождь. Я весь промок... Потом дождь перестал. Ровно в двадцать три я увидел свет фар автомобиля, приближающегося со стороны города. Он три раза просигналил... Я собирался уже выбегать на шоссе, когда этот человек меня опередил. Я не заметил его раньше... Наверное, он незаметно подошел со стороны Вислы... Он сбежал с насыпи, встал, шатаясь, посреди дороги, что-то забормотал и поднял руку вверх... Все это произошло в считанные секунды. Я услышал рев мотора, крик, человек как бы подскочил над шоссе и рухнул на асфальт, а автомобиля уже не было... Я потерял очки.

Только теперь Кортель сообразил, почему глаза Окольского показались ему пустыми и беспомощными.

— Он погиб вместо меня, — сказал Болек. — Водитель дал трехкратный сигнал и даже не затормозил... Я оттащил пьяного с дороги, я ослаб, чтобы нести его, и плохо видел... Я хотел его спасти. Я послушал сердце, оно еще билось. И тогда я увидел вдали автомобильные фары. Подъехала милицейская машина. Я поднял руку вверх...

— Вы подняли руку, — повторил Кортель. — Вы уверены в этом?

Окольский смотрел на инспектора. Вероятно, он видел лицо Кортеля несколько размазанным, лишенным деталей и резкости.

— Да, — повторил Окольский. — Я поднял руку, в то время я не думал о себе.

— Вы, конечно, не знали о том, что это едет милицейская машина?

Произошло короткое замешательство, а может, это показалось инспектору.

— Не знал.

— Вы близоруки?

— Да.

— Итак, вы утверждаете, — сказал майор, — что человек, от которого вы получили письмо и который назначил вам встречу, хотел вас убить? Но почему?

— Не знаю. Не понимаю, — повторил Болек. — Нет никого, кому бы моя смерть могла что-то дать.

— Не догадываетесь?

Снова колебание.

— Нет.

— Пожалуй, вы отдаете себе отчет в том, что касается вашей ситуации.

Окольский хотел что-то сказать, но майор жестом руки велел ему молчать.

— Мы сейчас говорим только о том, что произошло вчера. У нас нет никаких оснований, чтобы вам верить. Вы могли придумать эту историю: обычное автомобильное происшествие, сбит пьяный мужчина, а вы на этом сочинили легенду.

— Я ничего не сочинял.

— Вы утверждаете, что уничтожили это письмо. Еще утверждаете, что никто, кроме Зельской и Видавской, не знал вашего укрытия. Значит, одна из них...

— Этого не может быть.

— Или вы врете, и не было никакого письма.

— Один раз поздним вечером я выходил из гаража. Меня мог кто-нибудь видеть...

— Куда выходили?

Вновь молчание.

— Отвечайте, черт возьми! — Майор терял терпение. — Вы ведь не так глупы. Вы могли, наверное, убедиться, что мы знаем гораздо больше, чем вы предполагаете...

— Хорошо, — сказал Окольский. — Я был у Золотой Ани. Но эта девушка абсолютно невиновна, у нее ничего общего с этим делом...

— Без предисловий! Мы знаем, кто такая Золотая Аня. Итак, вы поехали на Прагу. Не боялись?

— Боялся. — Он посмотрел на них близорукими глазами. — Я постоянно живу в страхе. Но я больше не мог переносить эту сидячку в гараже. И знал уже, что не буду в нем долго сидеть. Хотел с кем-нибудь посоветоваться, попросить помощи...

— Не вспоминали, конечно, о Зельской во время своей вылазки?

— Нет.

— Что вам говорила Золотая Аня?

— Ничего. — Он снова опустил глаза. — Ничего. Она встретила меня неохотно. Разговаривала со мной всего несколько минут. Я просил ее, чтобы она дала знать, если что-то придумает...