Его, правда, продолжали использовать, но большинство офицеров предпочитало все же кольт военно-морской модели. Этот револьвер был менее громоздким, чем драгунский вариант (длина ствола 7 дюймов, т. е. примерно 16 см), и более легкого калибра (.36, хотя попадались модели .44 калибра). Прицельная дальность стрельбы из морского Кольта составляла 40–50 м, — вполне приличная дистанция для ручного короткоствольного оружия.
Недостатком этого револьвера как военно-морской, так и более поздней армейской модели 1861 года — был долгий и сложный процесс заряжания. Кольт, как и большинство других револьверов своего времени, не предназначался под унитарный патрон и заряжался порохом, пулями и капсюлями по отдельности. Перед заряжанием владельцу револьвера нужно было прежде всего прочистить каморы и просушить их, выстрелив по капсюлю на каждую. Затем в эти каморы засыпался пороховой заряд, объем которого тщательно выверялся. Поверх пороха стрелок помещал специальный комок ваты или шерсти, иногда смачивая его маслом.
Из шестизарядных камор таким образом обычно заряжалось только пять, чтобы боек курка приходился на пустую [108] камору. В противном случае из-за непроизвольного выстрела владелец револьвера, носивший его на поясе, рисковал получить пулю в ногу.
Когда порох был засыпан в каморы, а поверх него установлены ватные комки, туда же при помощи специального рычага запрессовывалась пуля, а поверх нее снова заливалось густое масло. Оно запечатывало камору, не давая заряду подмокнуть, препятствовало непроизвольному цепному выстреливанию патронов и позволяло избежать сбивания черного пороха в комья. Только затем на шпеньки на задней части барабана устанавливались капсюля, но делалось это уже непосредственно перед стрельбой.
Револьвер Кольта был хоть и многозарядным, но «недолгоиграющим» оружием. В реальном бою с его перезарядкой возникали трудности, и владелец такого револьвера был ограничен всего шестью или, вернее, пятью выстрелами.
В известной степени этих проблем позволяло избежать использование Ремингтона — другого популярного длинноствольного револьвера, и многие офицеры и солдаты предпочитали оружие именно этой системы. В отличие от Кольта Ремингтон имел цельнометаллическую раму, что значительно увеличивало точность стрельбы, а главное, барабан револьвера легко снимался, и стрелок мог не перезаряжать револьвер снова, а попросту иметь запас уже заряженных барабанов и менять их по мере необходимости. Кроме того, вместо капсюльных шпеньков, которые использовались в револьверах Кольта, в задней части барабана Ремингтона были сделаны специальные углубления. Они увеличивали безопасность этого оружия и позволяли заряжать не пять, а все шесть камор.
Ремингтонов, как и Кольтов, было довольно много, и их размеры и калибр варьировались в зависимости от модели. Первыми из этой серии были произведенные в 1860–62 годах армейская и морская модели Билза (.44 и .36 калибров соответственно). За ними следовали армейский и морской Ремингтоны, производство которых было налажено в 1862 году. Новая армейская и новая флотская модели производство которых началось в 1863 году, оказались долгожителями — их выпускали вплоть до 1875 года. Этот список [109] можно было бы продолжить, но и без того понятно, что револьвер системы Ремингтон быстро завоевал себе популярность. Когда после войны ветераны Юга получили разрешение продавать свое стрелковое оружие, Ремингтон ценился у покупателей особенно высоко и стоил дороже, чем револьверы других систем.
Однако не следует преувеличивать значение ручного короткоствольного оружия. Несмотря на приличную дистанцию прицельного выстрела, револьверы оставались все же оружием ближнего боя и пускались в ход, когда дело доходило или почти доходило до рукопашной схватки. А поскольку случалось это не слишком часто, то и работы для револьверов, по крайней мере в пехотном сражении, было немного.
То же самое с известными оговорками можно сказать и о казнозарядных и магазинных карабинах. Несмотря на превосходство в скорострельности, спешенная кавалерия и пехотные части вроде Стрелков Соединенных Штатов, вооруженные такими короткоствольными винтовками, не могли противостоять обученной пехоте, у которой были хоть и дульнозарядные, но более дальнобойные Спрингфилды и Энфилды. Они, как уже говорилось, составляли основу пехотного вооружения, и, следовательно, участь боя, решалась, как правило, этим оружием.
Таким образом, возможностей дульнозарядного оружия оказалось вполне достаточно, чтобы коренным образом изменить пехотную тактику, и старая, еще наполеоновская метода ведения боя, была в новых условиях неприменима. Сомкнутые пехотные построения (колонны и трехшереножные линии), общепринятые в начале 19-го века, были рассчитаны на гладкоствольные мушкеты с кремневыми замками, эффективность которых была невысока. Дальность стрельбы такого оружия не превышала 300 шагов, а дистанция прицельного выстрела была и того меньше.
Точность стрельбы также оставляла желать лучшего, и единственный способ добиться хоть какого-нибудь результата от гладкоствольных кремневок заключался в том, чтобы подпустить противника на близкое расстояние и дать по нему дружный залп. При этом развернутый в линию полк действовал как один многоствольный пулемет, но результативность [110] его огня была крайне невысока. Атакующие, построенные в колонны, могли приблизиться к оборонительной позиции на 100–150 м, затем развернуться в линию и броситься в штыки, твердо зная, что противник сможет дать по ним только один залп.
Однако изобретение капсюлей и пули с полым основанием положили конец этому преимуществу наступающих. Спрингфилды и Энфилды, дистанция прицельного выстрела которых превышала тот же показатель кремневого мушкета во много раз, делали проблематичной прежнюю манеру наступления. Сомкнутые построения — как линии, так и колонны, — отличные цели для стрелков, стали теперь великолепным способом угробить побольше собственных солдат. Им подобало занять заслуженное место на страницах учебников по военной истории, а не на полях сражений.
Нарезное капсюльное оружие вообще давало больше преимуществ обороняющимся (они могли заряжать и стрелять из своих винтовок, не двигаясь с места), чем наступающим, которым приходилось проделывать то же самое на ходу. Когда же эти преимущества были усилены широким внедрением полевых укреплений и особенно траншей (это стало своего рода ответом на обычную для гражданской войны манеру проведения атаки — сближение с противником на расстояние прицельного выстрела с последующей огневой «дуэлью» двух пехотных линий, стоящих в полный рост), лобовые атаки превратились в чистое самоубийство.
Итак, изобретение и распространение стрелкового вооружения обусловило и необходимость изобретения новой тактики. Однако чтобы такая «революция» действительно могла произойти, одного перевооружения было мало. Новая тактика могла увидеть свет только в том случае, если командующие генералы были в состоянии осознать возможности усовершенствованного оружия, а их войска воспринять инструкции и применить их на практике.
Оба этих условия были в наличии в американских армиях времен гражданской войны. Там хватало талантливых военных вождей, а над молодыми войсками Севера и Юга не довлели никакие военные традиции, воспоминания о былой славе и определенные тактические шаблоны, что делало [111] их особенно восприимчивыми к новациям. И все же процесс создания новых тактических форм оказался долгим, тяжелым и болезненным и так и не был доведен до логического конца.
К началу гражданской войны в регулярной американской армии доминировала наполеоновская методика ведения боя. Именно на ней было построено обучение в академии Вест-Пойнт и боевая подготовка личного состава, и именно она применялась американцами в Мексиканской кампании. Там их пехота, как и в начале 19-го века, проводила наступление в сомкнутых колоннах с последующим развертыванием в трехшереножную линию для фронтальной штыковой атаки. Мексиканская армия не была достаточно хорошо подготовлена и оснащена, чтобы наказать своего противника за применение столь «древней» тактики, и, в отличие от гражданской войны, в сражениях Мексиканской кампании штыковые атаки в сомкнутом строю приносили оружию североамериканцев победу.