Зная о дурном отношении к Домашневу как бывших подчиненных, так и самой императрицы (Екатерина Романовна назвала его устами подруги «cet animal» — «это животное»), княгиня наотрез отказалась выслушать предшественника, встретив в приемной государыни: «Он меня наставлял, Ваше Величество!» Но, возможно, Домашнее подошел договориться о передаче дел. Позднее он жаловался, что не мог сдать руководство «надлежащим порядком по ведомостям и спискам» — княгиня его не принимала. При этом она открыто говорила в свете о финансовых нарушениях старого директора и расхищении им академического имущества. В июле 1783 года Сенат даже осуществил обыск в московском доме Домашнева. Генерал-прокурор Вяземский настойчиво требовал, чтобы княгиня прислала необходимые для следствия документы, но та долго отказывалась. В конце концов комиссия не нашла существенных растрат и не предъявила обвинений^{735}.

Сам Домашнее всячески пытался выразить несогласие с навязанной отставкой. Обвинял брата нашей героини и влиятельного статс-секретаря А.А. Безбородко в интриге с целью заполучить для Дашковой пост директора. Об этом же свидетельствует и конец сохранившегося письма Екатерины Романовны императрице: «Умоляю… не обидеть предположением, будто бы я добиваюсь этого почетного места»^{736}. Скорее всего, старого директора «ушли». Что же до мемуарного ужаса нашей героини: «Сделайте меня начальницей Ваших прачек!»; «Я, круглая невежда, во главе всех наук!» — то он служил важной цели: «Чтобы на мое бескорыстие не упало и тени сомнения».

Из множества обмолвок по тексту видно, как княгиня в действительности воспринимала себя и новое назначение: «Какую бы должность Вы мне ни дали, она станет почетной с той минуты, как я ее займу»; «Вспомнив тех, кто занимал эту должность, я должна буду сознаться, что по своим способностям они стоят много ниже меня».

«Полный невежда»

Когда Дашкова приняла бразды правления, Академия наук находилась в летаргическом сне, а в обществе царствовали равнодушие и даже презрение к науке. В этом Екатерина Романовна выгодно отличалась от большинства современников. Она не считала себя ученым: «Вся моя ученость была делом вдохновения»^{737}. Зато горячо интересовалась достижениями в самых разных областях знания. Скорее администратор и хозяйственник, чем кабинетный ум, княгиня сочетала с деловой хваткой искренний интерес к просвещению.

Зная умение подруги выжимать деньги буквально из воздуха, императрица и назначила ее на пост. Екатерина Романовна начала сдавать часть площадей академии. Не побоявшись молвы, пустила с молотка ветхие академические мундиры. Их полагалось раздать нищим. Но княгиня считала копейку. Существует анекдот о том, как она продала за пять рублей своему старинному приятелю Александру Строганову книгу с дарственной надписью от автора, спохватилась, попросила вернуть издание, обещая заменить его другим, но послала тот же экземпляр, только с вырванной страницей.

Очень болезненным для Дашковой стал конфликт с генерал-прокурором Сената Вяземским, случившийся в первые же месяцы ее директорства. По должности Вяземский обязан был следить за расходом казенных средств. Исследуя запутанные дела академии, сенатская ревизия выделила два источника доходов: из казны и за счет собственной хозяйственной деятельности (так называемые экономические). Вяземский затребовал отчет по обоим пунктам. Со своей точки зрения, он был прав: любая собственность академии — суть казенная. Однако контроль Сената над коммерческими проектами лишал учреждение самостоятельности, а любое дело превращал в волокиту. Дашкова выступила против предоставления Вяземскому информации по «экономическим» деньгам, темпераментно отстаивая право директора на свое усмотрение распределять эти фонды. «Я немедленно же написала императрице, прося ее об отставке… Я не могла позволить генерал-прокурору присваивать права директора… и еще менее набрасывать тень на мое бескорыстие»^{738}. В том же ключе княгиня писала и Безбородко: «Вы, надеюсь, содрогнетесь, вообразя себе, какое я страдание должна чувствовать»; «Я предпочту смерть бесчестью моего места»^{739}.

Устав от жалоб с двух сторон, Екатерина II приняла соломоново решение: княгине приказали ежемесячно подавать краткие ведомости об «экономических» суммах, то есть указывать не всё. И Сенат получал документы, и академия оставалась при неучтенных доходах. И волки сыты, и овцы целы. В «Записках» княгиня отмечала, что из-за претензий Вяземского стала испытывать к своей должности «отвращение». Генерал-прокурор Сената, ценимый императрицей именно за въедливый контроль над расходованием казенных средств, стал на долгие годы неприятелем княгини. Вскоре после первого столкновения он инициировал второе.

Теперь дело касалось жалованья княгини. Домашнее, согласно указу императрицы, получал три тысячи рублей в год. Но штатное расписание Академии наук предусматривало для директора только две тысячи. Дашкова добивалась повышения, считая, что ее предшественник делал меньше, а получал больше. Генерал-прокурор настаивал, что при теперешних «худых» делах академии следует экономить. Раздражение росло. В разгар конфликта, в ноябре 1783 года, императрица вмешалась и выдала старой подруге 25 тысяч рублей из «своей шкатулки» якобы на строительство загородного дома. Ими можно было компенсировать недостачу, даже если бы Екатерина Романовна прослужила в должности директора четверть века.

Но княгиню не устраивало такое половинчатое решение. Она продолжала добиваться официального признания своих прав и 8 января 1784 года получила указ императрицы, согласно которому ее жалованье возросло до трех тысяч. Можно трактовать эту победу над Сенатом как акт уважения к себе^{740}. Можно вспомнить о праве женщины получать равную плату за равный труд. А можно отметить: при княгине остались и 25 тысяч государыни, и новое жалованье из казны. «Меня осыпали знаками внимания, — вспоминала она, — которые, не имея действительной ценности, все же… порождали много врагов при дворе, несмотря на то, что мое состояние оставалось всегда ниже среднего»^{741}.

«Есть много что сказать»

За первый же год в новой должности Дашковой удалось добиться очень многого[32]. Конечно, милость императрицы открывала перед ней любые двери. Но значительная часть инициатив исходила от самой княгини. Она видела европейские научные учреждения и старалась поднять планку Петербургской академии до нужного уровня.

Именно при Дашковой была установлена практика так называемого обязательного экземпляра: отныне все типографии, как государственные, так и частные, присылали в библиотеку Академии наук по оттиску каждого издания.

Чтобы познакомиться с немногочисленными студентами академической гимназии, княгиня установила их понедельное дежурство при своей особе с восьми часов утра до семи вечера. Согласно ее мемуарам, в момент вступления в должность их было только двое. На самом деле около тридцати. Выгнав нерадивых, Екатерина Романовна утроила прием и постепенно довела число юношей до девяноста. Повысилась и плата за их содержание: прежде родные вносили 60 рублей, теперь — 80. Княгиня считала, что наиболее способные могли бы впоследствии стать профессорами, а остальные — поступить на государственные должности. Именно поэтому следует увеличить финансирование гимназии из казны, писала Дашкова ненавистному Вяземскому.