Совет ограничивал волю монарха, передавая его права узкой группе несменяемых олигархов — представителей знатнейших родов. Среднее дворянство России со времен Анны Иоанновны выступало преградой для реализации подобных планов, поскольку было заинтересовано, чтобы государь продвигал помещиков по чиновной лестнице и жаловал за службу. Многочисленное офицерство боялось, что при введении того или иного олигархического органа круг лиц, получающих доходные назначения, ограничится разветвленной родней членов Императорского совета. В новой форме вернутся порядки времен Боярской думы и государева двора, когда места занимали в соответствии с родовитостью. Возможности для выдвижения и обогащения широкой служилой массы исчезнут. Выразителями этих настроений и были Орловы. Выскочки, попавшие «из грязи в князи».
Высшую аристократию, напротив, волновал вопрос о том, что ее права попираются капризом государя, своевольным хотением продвигать по службе худородных, мелкопоместных, никому не ведомых людишек. Последние не имели своего мнения, боялись возразить монарху и заменяли попечение об Отечестве царевой службой. То есть были исполнителями. Тогда как родовитые аристократы годились и в законодатели.
Этот средневековый конфликт в России XVIII столетия, в силу культурной европеизации, приобрел внешние черты противостояния абсолютизма и либерализма. Тогда как, по сути, был противостоянием аристократии и монархии. Свои претензии на власть наиболее образованные представители высшего сословия формулировали языком «Духа законов» Монтескье, что до сих пор сбивает с толку исследователей. Да и для самих носителей подобного мировоззрения — например, Панина и Дашковой — создавало немалую трудность. Им нужно было понять самих себя, потребности своей страны и выразиться так, чтобы вместо Москвы не получался Париж и Лондон.
«Тщеславие ее безмерно»
Неоднозначная позиция Дашковой: любовь к Екатерине II, с одной стороны, и оппозиционность — с другой, позволяли каждой из партий упрекать ее в предательстве своих интересов. Императрица писала об отце княгини, что тот имел «сварливый, перемечливый нрав». Нечто подобное обнаруживалось и у дочери.
Теперь Екатерина Романовна приняла удары, предназначенные группировке Панина в целом. Наказывая ее, императрица демонстрировала, что все разговоры об Императорском совете неугодны.
Сам Никита Иванович в силу мягкой, уклончивой позиции и близости к наследнику был неуязвим. А вот его вспыльчивая племянница легко вызывала на себя гнев. И защититься ей было нечем. Кроме того, на примере бывшей подруги государыня наглядно объясняла придворным, что легко отвернется от того, кто отвернулся от нее. Это казалось необходимо, чтобы предотвратить рост рядов сторонников Павла и предостеречь от новых заговоров.
Можно было бы добавить: ничего личного. Но между Екатериной II и Дашковой личного было очень много. И письмо Понятовскому 2 августа дышит именно личным раздражением: «Княгиня Дашкова… напрасно пытается приписать всю честь победы себе… Она действительно умна, но тщеславие ее безмерно. Она славится сварливым нравом, и все руководство нашим делом терпеть ее не может»{352}. Пройдут годы, императрица изменит тональность, но не оценку: «Вся смелость княгини Дашковой (и, действительно, она много проявила ее) ни к чему не привела бы, так как у нее было более льстецов, чем людей, веривших в нее»{353}.
Пока же гнев брал верх. Сообщение о наградах участникам переворота было опубликовано 9 августа. Панин получил пожизненную ежегодную пенсию в пять тысяч рублей. Дашкова — 24 тысячи рублей единовременно{354}. Таким щедрым пожалованием можно было гордиться. Однако в черновике документа княгиня замыкала список с суммой в 12 тысяч рублей. А вот в окончательном варианте «дача» удвоилась{355}. Изменилось и ее место в реестре — теперь фамилия Дашковой шла четвертой, сразу после Разумовского, Волконского и Панина. Что заставило Екатерину II отказаться от первого решения? Спохватилась ли она сама или ее уговорил Панин?
Та неохота, с которой княгиня приняла пожалование, показывала, что ей была известна тайная подоплека дела. «Я была удивлена, что была причислена к первому разряду», — вспоминала она. Следовательно, Дашкова знала о желании императрицы существенно сдвинуть ее фамилию в списке награжденных, ждала этого публичного оскорбления и удивилась, не найдя в документе следов немилости. Екатерина II не вынесла сор из избы.
Однако и назвать награды соразмерными амбициям княгини нельзя. Орловы получили по 800 душ, а Панин, Разумовский и князь M. H. Волконский (давний сторонник Екатерины II) по пять тысяч рублей пенсии. Дашкова же считала, что именно она вовлекла этих людей в заговор. Справедливость была попрана.
Хуже того — хотя имя княгини в списке стояло четвертым, по размеру пожалований она попала во вторую группу, где получали по 600 душ или взамен по 24 тысячи рублей. Эта тонкость подчас ставит исследователей перед вопросом, к какому эшелону заговорщиков императрица отнесла подругу. Всего было пожаловано 454 человека. Общая сумма раздач достигла миллиона рублей. Высшая категория включала 40 человек, она была разделена на четыре группы. Дашкова находилась во второй, рядом с П.Б. Пассеком и Ф.С. Барятинским. Очень неприятное соседство, поскольку один не раз предлагал свою кандидатуру в качестве убийцы Петра III, а второго считали исполнителем злодейства.
Только учитывая эти факты, можно правильно интерпретировать желание княгини отказаться от награды. «Я не воспользовалась разрешением взять земли или деньги, твердо решив не трогать этих двадцати четырех тыс. рублей. Некоторые из участников переворота не одобряли моего бескорыстия, так что… я велела составить список долгов моего мужа и назначила эту сумму для выкупа векселей… что и было исполнено кабинетом ее величества»{356}.
Создается впечатление, что Дашкова не притрагивалась к сумме, всё за нее сделали чиновники. Но это не так. Сохранилась записка императрицы от 5 августа: «Выдать княгине Катерине Дашковой за ее ко мне и отечеству отменные заслуги 24 000 рублей»{357}. Таким образом, деньги были выплачены еще до обнародования остальных наград. Свое Дашкова получила раньше других заговорщиков.
Желание отказаться от награды очень сомнительно. Тем более что дела с Советом обстояли дурно и рассчитывать на скорое место в нем (а значит, и на новые даяния) не приходилось. Много позднее, в 1776 году, французский дипломат при русском дворе М.Д. Корберон записал рассказ женевского адвоката Пиктэ, находившегося на службе у Григория Орлова. Как положено, рассказчик преувеличивал свою роль во всем, что происходило с его господином и, не стесняясь, приписывал себе похороны проекта Панина. «Дело шло о привилегиях дворянства, в пользу которых императрица хотела издать указ… Теплов представил заманчивый и казавшийся правдоподобным проект, следствием которого было бы управление, как в Польше. Императрицу пленил проект, и уже было решено приступить к составлению указа. Тем не менее, она дала его на рассмотрение Орлову. Пиктэ исполнил эту работу, но Орлов понял опасность проекта и, осведомленный запиской Пиктэ, показал эту записку, полную помарок, императрице, которая быстро смекнула, в чем дело, и склонила Орлова воспротивиться принятию проекта»{358}.
Надо полагать, что Екатерина II и без Пиктэ «быстро смекнула, в чем дело». Но кое-что из истории женевца почерпнуть можно. Например, тот факт, что Панин действовал не прямо, а через статс-секретаря Теплова. Точно так же и императрица не сама отвергла проект, а приказала «воспротивиться» фавориту. Перекладывая тяжесть борьбы на плечи посредников, главные игроки могли не ссориться — держали двери для примирения открытыми.