Первую неделю Ярцев работал на переборке подвесок грузовиков. Ковырялся в диферах, надсадно кряхтел, ворочая тяжелые детали, однако Акимыч подкидывал и подкидывал ему наряды с возрастающими трудностями.

Производственная педагогика, как считал Рем Акимович, строится по своим законам. Нагрузка должна быть, что называется, под завязку. Он верил: если парень не будет отлынивать, а постарается сам постичь сложности механизмов, значит, дело пойдет. Если же все начнет делать тяп-ляп, лишь бы с рук сошло, тогда переводи на другую работу, где не требуется особого прилежания. Можно, конечно, написать: «Испытательный срок не выдержал, подлежит увольнению», — но в колонне постоянный голод на ремонтников. Да и какой толк от такого решения, рабочих рук всюду не хватает. Учить и воспитывать надо людей, требуют кадровики. У этого парня, вероятно, есть какие-то завихрения, раз на путевке сделана такая пометка. И чем раньше выявятся пороки, тем скорее найдется точка опоры, чтобы наставить его на верный путь.

На исходе первой недели — работали здесь не пять, а шесть дней в неделю — Акимыч оставил новичка в мастерской на ночь, на сверхурочную работу: покрасить корпуса генераторов. Тот согласился, и на верстаке у него появилось три бутылки шеллака. На этикетках изображены скрещенные кости с пояснением: «Денатурат — яд». В одной из банок для разливки лака, будто случайно, оказалась пачка соли. Расчет был прост: если парень выпивоха, то не упустит момента засыпать в бутылки соль, сделать отстой и слить спирт в отдельную посуду. Уличить его в такой проделке проще простого: ни один корпус генераторов к утру не высохнет.

На другой день пораньше пришел Акимыч в мастерскую, не пожалев воскресного утра, и увидел — все корпуса блестят под черным лаком сухие. И пачка соли осталась нетронутой…

Прошла еще неделя. Акимыч поставил новичка на проверку карданных соединений отремонтированных грузовиков. Работа тонкая, для людей с совестью. Можно пропустить хлябь в крестовине, и никто не придерется… Выдал дюжину комплектов крестовин на замену. В одном комплекте игольчатый подшипник был с дефектом — обойма помята. В спешке парень сунет такую крестовину в кардан, и тогда можно прогнать его за халатность… Дошла очередь до этого комплекта, и Ярцев прибежал к кладовщику:

— Почему подсунули дефектную деталь?

— На крестовине есть знак ОТК, — ответил кладовщик.

— Зато на твоей совести нет никакого знака.

Благо кладовщик не сказал, что этот комплект был в руках механика, иначе пришлось бы Акимычу краснеть перед новичком.

Испытательный срок кончился. Василия Ярцева зачислили в штат колонны на постоянную работу слесарем-ремонтником. И теперь Акимыч, к своему удивлению, встретился с Ярцевым на закрытом партийном собрании. Ярцев — кандидат в члены КПСС. Его представили всем коммунистам автоколонны. Учетная карточка, как сказал секретарь партбюро, чистая, можно надеяться, что здесь он заслужит право на получение рекомендаций для перевода из кандидатов в члены партии. Принят кандидатом в армии.

— Будут ли вопросы к новому товарищу? — спросил председатель собрания.

Вопросов не было. Кто-то резонно заметил:

— Поближе с ним познакомимся в процессе работы.

Вскоре по распоряжению начальника колонны Акимыч объявил Ярцеву:

— Заканчивай ремонт самосвала и садись за руль.

— Спасибо, — сказал растроганно Ярцев. — А то я и не знал, что думать после того, как увидел заботливо приготовленную соль к денатурату. Хотел было обидеться, что соленый огурчик подкинуть забыли, — усмехнулся он.

— Атмосфера с тобой такая пришла, — попытался оправдаться Акимыч.

— На атмосферу ориентируются синоптики, и то часто ошибаются.

— А ты задиристый, — заметил Акимыч.

— Не отказываюсь. От себя отказаться трудно, — произнес Ярцев таким тоном, будто в самом деле ему когда-то надо было отказаться от самого себя, от своей натуры, но совесть не позволила.

Самосвал достался Ярцеву из той сотни, которая подлежала списанию еще в дни окончания строительства гидростанции. Но эту сотню решили доколачивать на дорожных работах. Новая стройка здесь началась с прокладки подъездных путей к площадкам будущего завода и города, чтоб потом, когда пойдет большой поток строительных материалов и станков, избавиться от привычных потерь и поломок на ухабах и рытвинах.

Наступила зима, суровая, поволжская, с частыми метелями и степными морозами. Сугробы в лощинах и гололед на степных гривах подстерегали шоферов на пути к Крутояру, как заминированные зоны. То там, то тут сталкивались, перевертывались, обрывали крылья или торчали вверх колесами грузовики, автобусы, самосвалы. Иной день механик колонны пропадал с утра до вечера на участках строящихся дорог, где организовывал работу тягачей по буксировке застрявших и поломанных машин. Все как на фронтовых дорогах, только без налетов авиации и обстрелов артиллерии.

В войну Акимыч служил в автобате танкового корпуса. Там он намыкался с машинами на разбитых дорогах до презрения к самому себе и думал, что никогда больше не вернется к автомобилистам. После войны, окончив металлургический институт, работал в Горьком, в Москве, затем приехал сюда. Но здесь металлургический цех еще только закладывался, поэтому пришлось взять на себя обязанности механика автоколонны. И сложностей в десятки раз больше, чем в автобате, и темп задан такой, что хоть отказывайся верить своим глазам. Стройобъект похож на муравейник, разрытый и раскиданный в разные стороны в зимнюю пору. Заснеженное, утыканное кольями проектировщиков поле вдруг потемнело, стало пятнистым, и по нему засновали тысячи грузовиков, волоча за собой прицепы, вагончики, пузатые цистерны, металлические конструкции; затем появились башни подъемных кранов, стрелы землеройных экскаваторов. И все это задвигалось, завертелось в непонятном и, казалось, неуправляемом круговороте. Едва успели сдать в эксплуатацию бетонное полотно от Куйбышевской автомагистрали до Крутояра, как над Борковским полем выросли горы вынутого из котлованов грунта, штабеля железобетонных плит, терриконы щебенки. Будто извержение вулкана случилось здесь, и ровная степь превратилась в нагромождение сопок с ущельями и глубокими впадинами, над которыми повисли тучи дыма, пыли, выхлопного газа работающих двигателей. Темп день ото дня нарастал. Казалось, надвигается какая-то лавина неотвратимых осложнений, и, чтобы она не застала врасплох и не принесла бедствий, люди торопились, подгоняли себя и держали технику на предельных оборотах. Порой думалось, что достаточно лишь где-то в одной точке допустить надлом и все пойдет кувырком или замрет под ледяным панцирем суровой зимы.

Быть может, именно такое предчувствие тянуло Акимыча на трассу, к шоферам. Ночи напролет приглушал он в себе думы об усталости и о праве на отдых. Он как бы оказался втянутым в поток того самого воздуха, который возле костра становится ветром и поднимает крылья пламени до искрометных вихрей. Акимыч не хотел теряться в своих заблуждениях о невозможности управления таким муравейником и, как многие равные ему руководители, брал под контроль отдельных шоферов, по ним находил свое место в общем круговороте дел. В зоне его наблюдений остался и Василий Ярцев.

Носился Ярцев на старом, много раз латанном самосвале так, что первое время казалось: торопится парень расхлестать «старика» до последней косточки, чтобы получить новый. Однако старый самосвал не разваливался, наоборот, вроде даже помолодел. Ярцев устроил обогрев кузова выхлопными газами двигателя. Кабину утеплил так, что в ней зимой можно было работать в летнем костюме. Акимыч сделал одну контрольную ездку рядом с Ярцевым, затем вторую. Видел, как лихо крутит баранку Василий, будто для него это не работа, а просто прогулка по лабиринтам стройки. Подмигивает, улыбается всем, похваливает свой самосвал, а значит, и самого себя.

«Пусть хвалится, лишь бы не выпрягся из общего режима работы колонны, иначе придется другой ориентир искать, — решил Акимыч. — Да и люди к нему тянутся».