Перебрал тут, конечно, отец. Завод можно построить еще быстрее, а вот попробуй так же быстро поставить на верный путь, скажем, такого парня, как Мартын Огородников, если он сам способен сбить с толку любого. Не суди по мне, а посоветуй — как тут быть? Совершенно бездарных ловкачей не бывает. Лени и хитрости в нем хватит еще не на одну пятилетку. Вот и прикинь, кто из нас тут ближе к истине? Ведь ты знаешь о заводе по газетным статьям. А газеты, как известно, порой подсказывают поспешные выводы…

Академик земледелия, поверив в сына, подкидывает идею для всего завода:

В корень смотрит старик, но, кажется, опоздал: опытный образец такой машины, как сказал недавно на комсомольском собрании генеральный директор завода, скоро начнут испытывать на проселках…

Лишь в конце письма отец спросил, как выглядят нынешней весной прибрежные поля Заволжья. Этот вопрос надоумил сегодня Володю пройтись вдоль степного берега Жигулевского моря, которое так жадно вгрызается в хлеборобную степь. Пройтись и о своих наблюдениях рассказать или написать отцу. Что он скажет по этому поводу?

На берегу отлогой излучины перед Крутояром, где степной ветер смешался с дыханием огромного завода, Володя будто проснулся и даже удивился: так много прошагал. Степь, хлеборобные поля всегда возвращают думы к отцу…

Собравшись передохнуть, Володя остановился. Внезапно на тропе, как привидения, появились Афоня Яманов и Рустам Абсолямов. По всему было видно, что бежали сюда не зря, и вдруг предложили сесть на бережок отдохнуть, поговорить. О чем же? Друзья чем-то озабочены и встревожены. Неужели пришла какая-то плохая весть? Отцу не семнадцать лет…

— Ладно, говорите, что случилось?

— Мы так… ничего не случилось. Сядем, поговорить надо, — снова предложил Афоня.

— О чем же?

— Понимаешь, Володя, — чуть было не проговорился Рустам, но, встретив прямой взгляд очкастого Афони, попытался уйти от ответа в сторону и зачастил уж совсем невпопад: — Мы так… на прогулку вышли. Ирина на мотоцикле на Сускан махнула. Скоро вернется. Вася, как позвонили из горкома, так убежал обкатывать машину но твоему маршруту. Кубанец на служебной с Федором Федоровичем к Молодецкому кургану подались. Даже Полина с ребенком по городу твой след ищет…

— Да перестань ты! — возмутился Афоня и, как задиристый петух, выставив грудь, кинулся на Рустама. Того и гляди свалятся под обрыв.

— Стойте! — Володя схватил Афоню за шиворот и подтянул к себе. — В чем дело?

— Вот я и говорю, в чем дело, — оправдывался Рустам. — Сказано, в такой час надо быть возле тебя. Федор Федорович сказал…

— Объясните же наконец, что случилось?

— Звонили… и телеграмма… из Москвы… — Афоня задыхался, мучительно выдавливая из себя слова. — Нет, нет, отец жив… Понимаешь, жив! Но у него инфаркт…

К мысу Крутояра подкатила одна машина, вторая, сюда же приткнулся мотоцикл Ирины. Василий, Виктор, Полина подошли к Володе робким шагом. Значит, надо сначала убедить друзей — перед ними не птенец, выпавший из гнезда академика.

— Где телеграмма?

— У коменданта.

— Кто ее подписал?

— Виктория Павловна и какой-то Станислав Павлович, — ответил Василий.

— Ясно, — сказал Володя упавшим голосом. — Садитесь, хочу посоветоваться с вами.

Они расположились между двумя машинами. Полину с Галкой усадили в кабину: приспело время кормить ребенка. Виктор опустил стекло кабины.

— Надо ехать, — растерянно сказал Володя и быстрым взглядом окинул окруживших его друзей. — А как же я уеду? Ведь сегодня выходной. Кто оформит мне отгул? Самовольщиком не хочу быть…

— Это не твоя забота, — прервал его Василий Ярцев. — Кстати, кто такие Виктория Павловна и Станислав Павлович?

— Жена отца и ученый секретарь. Они давно объегорили отца и теперь за мной гоняются.

— Брат и сестра?

— Не знаю, кажется, нет… Они хитрят, но я-то давным-давно раскусил их. Они хотят подчинить меня себе, хотят видеть меня покорным и униженным.

— Но ты не к ним едешь, а к отцу, — заметил Рустам.

— Правильно, к отцу. Но ведь они тоже будут возле него. Собьют с толку, вынудят отца сказать: «Оставайся, сын, возле моих дел, тебе тут найдут место…»

— Ну и как ты ответишь? — спросил Василий.

— По твоему примеру.

— Опять не туда гнешь.

— Как не туда?.. Тебя звали мать и сестра. И работу тебе там подыскали, однако ты запрятал отцовские столярные инструменты в сундук. Почему?

— Обрел новую специальность, — ответил Василий и, помолчав, уточнил: — Инструменты храню и буду хранить — память об отце. Никому не миновать часа расставания с отцом, однако отрекаться от него — значит отрекаться от себя.

— Я не отрекаюсь от отца, а просто не хочу видеть этих… Станислава и Викторию. Они будут предлагать свои условия, они уже наверняка подыскали мне место… Противно даже думать об этом.

— Что так? — спросил Витя Кубанец.

— Я уже нашел свое место по призванию. Оно здесь.

Володя нахмурился. Да, в детстве он не знал, что такое голод, его кормили, поили вдоволь, порой ел через силу, чтоб не огорчать отца, мать и няню; затем, повзрослев, тоже не знал нужды: одевали, обували так, чтоб было видно — сын академика; учился без особого прилежания, только в старших классах стал наверстывать упущенное, но было уже поздно. Аттестат зрелости все-таки выдали. Выдали в угоду академику Волкорезову: мол, сделали доброе дело… И оно обернулось против совести сына: дутые оценки в аттестате угнетали его каждый раз, как только заходила речь о поступлении в институт…

С рюкзаком за спиной уходил от стыда, от навязчивых покровителей. Предлагая свои услуги, они не видели и не хотели знать, что переживает их подопечный, как подтачивается в нем вера в свои силы. Уходить надо от них, обязательно уходить! Высокомерные, они боятся глухомани. Только там можно укрыться от них. Поэтому подружился он с рюкзаком, хотя знал, что они успели наградить его новыми кличками: Горбатый Пешеход, Дебил, — дескать, больше ума в пятках, чем в голове… Теперь эти покровители зовут обратно, в свой мир, чтоб убедиться в своей правоте, поставить на колени жалкого сына перед завещательным письмом умирающего академика. Не будет этого! Пусть отец хоть в конце своей жизни удостоверится — сын знает себе цену и найдет верное решение. Соблазн жить вольготно и сыто за счет отца — удел убогих, если не сказать — трупоедов…

— Похоже, ты сбежал от них, но тянуть с вылетом в Москву нельзя, — заметил Василий.

— Вы считаете, что я должен вылететь сегодня же? — спросил Володя.

— Об этом мог бы и не спрашивать, — ответила за всех Полина с нескрываемой обидой в голосе. Она оставила уснувшую дочку в кабине и вышла из машины. — Верю тебе, Володя: и сдобные пышки бывают горше полыни. Не горюй, проживешь без них…

— Погоди с полынью и пышками, — прервал ее Витя Кубанец. — Тяжелую весть обговариваем.

Над головой Полины черными стрелами пронеслись стрижи. Полина присела рядом с Ириной.

— Опять стрижи берег раскачивать прилетели, — сказала она почти шепотом.

— На кормежку, — односложно ответила ей так же тихо Ирина.

Сидят на земле тесным кружком верные друзья. Стройка, преодоление трудностей, работа, учеба, отдых — все это, вместе взятое, сроднило их так, как, вероятно, роднит бойцов фронтовой окоп под огнем, как космический корабль космонавтов в космосе. Они умеют чувствовать переживания друг друга, и, несмотря на то что у каждого свой характер, бескорыстная дружба ведет их в царство взаимного доверия. Без такого доверия между людьми нет радости на земле.

На степном горизонте по небосклону ползли кучевые облака. Они густели и сливались в караваны навьюченных верблюдов, превращались в башни, в сказочных богатырей с длинными бородами ливня. С другой стороны, от Жигулевских гор, надвигались двухъярусные тучи, напоминая грудастых буйволов, подгоняемых бичами молний. Над Крутояром помрачнело. Быть здесь весенней грозе с ливнем. Друзья с тревогой поглядывали на небо. Еще не все обговорено, еще не все обдумано.