— Этот беру.

— Нет, не берешь! По-твоему, это можно надеть на свадьбу?

Сеппо делает вид, что не слышит, и достает деньги из бумажника.

— Этот возьмете? — мурлычет продавщица.

— Йес, — кивает Сеппо и протягивает ей деньги. Я вздыхаю и прислоняюсь к стене.

Церковь до отказа забита всякими дядюшками и тетушками, так что мы с трудом протискиваемся внутрь. Наша семья сидит в пятом ряду. Ханну Токола тоже среди приглашенных, хотя Ханнеле почти не общалась с ним после окончания школы. Он стоит рядом в белом костюме и галстуке. На мне — изысканное красное шелковое платье чуть выше колен, которое, правда, совершенно не соответствует моему душевному состоянию.

Мама сидит с торжественным видом. На ней выцветший национальный костюм, на шее — бронзовое украшение в виде ладьи, на голове — лента. Она смахивает на девушку из карельской деревни. У некоторых людей чувство стиля — в крови.

Неожиданно начинает играть музыка. Дверь открывается, и на пороге появляются Ханнеле и Осмо.

Белокурые волосы Ханнеле собраны на макушке, голову украшает длинная фата. На ней платье из тонкого тюля с глубоким вырезом в стиле магазина «Интим», и она даже отдаленно не похожа на невинную невесту. Я начинаю выть прежде, чем они делают первый шаг. Сеппо с возмущением смотрит на меня.

Они медленно и торжественно шествуют к алтарю. Взгляд Ханнеле устремлен в одну точку. По выражению ее лица сложно понять, о чем она думает. Они останавливаются перед пастором, который заводит привычную речь.

Я вновь думаю о Йоуни, о его взлохмаченной голове, о его нижней губе и о том, как он уплетает шоколадный пудинг, когда приходит с работы.

Когда я попросила его поехать вместе со мной, он сказал, что не выносит поездов.

— Давай поедем ночным, ты сможешь поспать, — предложила я.

— Я не могу спать в поезде. Мне всегда мерещатся всякие ужасы. Только закрою глаза, как в моей голове какой-то голос начинает твердить в такт колесам: пси-хи-атр, пси-хи-атр, пси-хи-атр…

Я скучаю по Йоуни так, что грудь наливается тяжестью.

Стол был накрыт в приходском доме. Отец Ханнеле произнес пламенную речь, после чего молодые разрезали свадебный торт. Ханнеле и Осмо сидели под навесом, сотканным из искусственных цветов. Ханнеле выглядела совсем как светская дама.

— Ауне говорит, у них и свадебное путешествие будет. Вроде как в Стокгольм едут, — сообщила мама, запихивая в рот целую булку. — Хорошо, когда молодые могут поехать отдохнуть. Мы-то с Тапани никуда не ездили. Разве что в Хапаранду через пять лет после свадьбы, да и то лишь потому, что двоюродный брат Тапани сошел с ума и надо было проведать его в больнице. Так что медовым месяцем это не назовешь.

— Будь добра, говори потише, — проворчал отец.

— А ведь мы бы тоже могли поехать куда-нибудь. Например, на Крит — мне бы там наверняка понравилось. Я бы пользовалась там огромным успехом, этакая белокурая северная красавица. Ах, как бы я там веселилась: туфли долой и айда танцевать сиртаки!

Мама трещала так громко, что можно было подумать, что она выпила для храбрости в ближайших кустах. Она встала и с пустой тарелкой направилась к столу с булочками и тортами.

— Да уж, темперамент у южан не то что у финнов, — сказал Ханну. — Банджо там всякие, танцы-пляски. А попробуй у нас в деревне станцевать фламенко… моргнуть не успеешь, как в кутузке окажешься…

Отец раскатисто захохотал. Шутки Ханну Токолы всегда приводили его в полный восторг.

— Я считаю, что человек просто обязан хоть раз в жизни побывать за границей. А то знаю я наших путешественников — съездят разок на озеро Сайма, насмотрятся лапландских открыток — и думают, что мир посмотрели. И ведь таких — большинство.

— Ну, не обобщай. Кое-кто все же успел побывать за рубежом, — возразил отец. Наверное, вспомнил эту нашу чертову поездку по Европе.

— Да уж, — сказала я. — Только чаще всего это безмозглые идиоты, которые трезвонят направо и налево, что хотят воспитать детей в духе интернационализма, а потом вывозят своих отпрысков раз в год куда-нибудь в Торремолино полюбоваться на обрюзгших финских алкоголиков.

— А ты, Ханну, был за границей? — спросил Сеппо, впервые за все это время открыв рот.

— Ну, на испанских курортах… Коста-дель-Соль и Торремолино.

— И он туда же! — усмехнулась я.

Ханну поспешно отхлебнул кофе и продолжил, опасаясь, что его кто-нибудь прервет:

— В Коста-дель-Соль была вообще чума. Подцепил я там как-то двух девиц в одном клубе, «Экстази», что ли. Ну, привел я их в гостиницу, смотрю — черт, да это же шведки! Правда, я только одну обработать успел — отрубился, пока вторая своей очереди ждала. А утром проснулся, глядь — кошелька нет. Ну, я к девкам — типа, давайте-ка, подруги, гоните деньги, а они глазенки выпучили, вроде как знать не знают никаких денег, но я-то сразу просек, что рыльце у них в пушку. Только я спустился к администратору заявить о краже — бегут, полураздетые, и бумажник протягивают, типа «в туалете нашли». И главное, стоят передо мной, словно я их благодарить должен, а я как рявкну: «Пошли вон!»

Отец загоготал. Мама вернулась за стол с тарелкой полной всякой всячины.

— Все-таки праздники — это здорово! — сказала она и, наклонив голову, принялась разглядывать гостей. Лента ее съехала чуть ли не на нос, но она ничего не замечала. — Люблю праздники! Я и из будней всегда стараюсь сделать праздник — блузку какую куплю или там шарфик поярче. Праздник каждый день — вот мой девиз…

Мне стало вдруг ужасно трудно дышать. Я поднялась и направилась к десертному столу.

Налила себе кофе, взяла торт и булочку и вернулась на свое место. И вдруг ни с того ни с сего я снова вспомнила про свои беды, так что даже кусок в горле застрял. Я отвратительная любовница. Холодная, как мороженая треска. Невротичка с аппетитной задницей. Ленивая, неуклюжая дура.

Переполнившись отвращением к себе, я отодвинула тарелку в сторону.

— Что случилось? — спросила мама.

— У меня будут близнецы, — сказала я.

— Что?!

Глаза у мамы стали маленькие, как две изюминки. Отец поспешно взглянул на меня и покосился на соседей, не слышал ли кто. У Сеппо на лице не дрогнул ни один мускул.

— Шучу, шучу.

— Ну у тебя и шуточки! Еще и на чужой свадьбе!

Мама обиженно захрустела печеньем. Отец уставился прямо перед собой. Сеппо улыбался. Я, наверное, года два уже не видела, как он улыбается. Я улыбнулась в ответ. Он тут же помрачнел.

Я облокотилась на спинку стула, нацепила солнечные очки и попыталась сосредоточиться на чем-нибудь приятном. Ничего не вышло.

Я представила Йоуни лежащим в объятиях какой-то изящной, абсолютно неуправляемой красотки. Возможно, танцовщица — гибкая, прекрасно сложенная. Она выделывала с ним акробатические номера, а он трепетал в ее объятиях, как осиновый лист, и лицо его излучало истинное блаженство. Таким я его никогда не видела.

Меня вдруг пронзила ужасная боль. Я неожиданно осознала всю свою ограниченность, самовлюбленность, зацикленность.

Я никогда не считалась с его потребностями. Я никогда не чувствовала себя страстной женщиной.

Когда-то давно я с содроганием прочла в какой-то книге о женщинах, которые одеваются в кожу и насилуют мужчин, и что якобы многие мужчины только об этом и мечтают. Я никогда не могла себя представить в роли такой вот изрыгающей ругательства леди-доминатрикс. Я бы и пяти минут не продержалась, реши я вдруг разыграть такой спектакль. Уж если кто и должен изображать жертву, так это я.

Я всегда хотела, чтобы мной командовали. Я всегда хотела быть глиной в руках мужчины. Меня надо вести. Мной надо руководить. Мне надо позволить быть слабой.

Я не выношу, когда слабым оказывается мужчина. Не выношу, когда мужчина устало бьется головой о стену и говорит, что больше так не может. Я консервативна в постели. Я не хочу равноправия, я хочу, чтобы все делал мужчина. Покупая кружевное белье, я хочу, чтобы мужчина сорвал его с меня, сама я и пальцем не пошевелю.