- Мне хотелось бы, Николай Афанасьевич, вернуться к партизанам, в боевую обстановку...
- Ничего, ничего, - настаивал Кубяк, -поработаешь и здесь. Начнем оформлять твое назначение, а потом уведомим, когда приступать к работе. У меня - все.
Я уже собирался уходить, но в этот момент в кабинет вошел чем-то взволнованный военный министр ДВР и главнокомандующий Народно-революционной армией И. П. Уборевич.
- Прошу прощения, Николай Афанасьевич, - обратился он к Кубяку, - я к вам по небольшому, но срочному делу.
- Сейчас договорим, - пожал руку вошедшему Кубяк и, показав на меня, добавил: - Вот, кстати, познакомьтесь. Это Якимов- политработник из партизанского района Приморья. Теперь он будет работать у нас, в Дальбюро.
Крепко пожав мне руку, Уборевич сказал:
Это очень и очень кстати. Мне о многом надо с вами поговорить. И, если можно, теперь же.
- Подожди, товарищ Якимов, в комнате рядом, - сказал мне Кубяк. - Она свободна, там вы и побеседуете с Иеронимом Петровичем.
Я прошел в комнату, указанную Кубяком. Вскоре в нее вошел Уборевич. Мы уселись, закурили. О партизанах можно было рассказывать много, но я медлил, не знал, с чего начать. Собеседник выручил:
- Вы руководили политотделом большого района. Вот и расскажите о партизанских вожаках, об условиях жизни и настроениях партизан, об отношении к ним местного населения.
Иероним Петрович сказал это просто, по-товарищески. Казалось, передо мной сидел не главком армии, а рядовой командир.
Я приободрился, решив начать рассказ с численности отрядов: - К концу августа у нас насчитывалось до пяти тысяч бойцов...
- Об этом я знаю, - сказал Уборевич. - Это большая сила!
- Среди них, - продолжал я, - человек пятьсот коммунистов... А, впрочем, трудно различить, кто коммунист, кто беспартийный: постоянная смерть за спиной, суровость походной жизни, взаимовыручка сроднили всех.
- А что представляет собой комсостав, политработники?
- Народ опытный, боевой, политически безусловно преданный. Многие из командиров партизанят уже несколько лет. Взять хотя бы Вольского - командующего партизанскими отрядами: он не выходит из тайги с девятнадцатого года. В бою - железный, решительный человек, а на привалах, на стоянках- мягок со всеми.
- А не устали люди? - интересовался Уборевич. Домой не тянет?
- Лишений, конечно, много, что и говорить. Люди, естественно, устали, да и крови пролито не мало. Шутка ли сказать- сколько земли освободили! Две трети Дальнего Востока. Но надо закончить дело - это все понимают. Дезертирства нет. К тому же и население относится к партизанам хорошо, помогает всем, чем может... А вооружение, в основном, - за счет противной стороны. Жить во многом приходится на подножном корму...
- Значит, народ верит в победу, не расходится по хатам? Это чудесно! Это очень важно, товарищ Якимов!
Он походил по комнате, затем продолжал: - Мне кое-что известно о товарище Вольском. Расскажите о нем побольше. Что это за человек, верят ли в него партизаны?
Я хорошо знал М. П. Вольского, участвовал с ним в 1921 году в работе Учредительного собрания Дальневосточной республики, депутатами которого мы оба были.
- Вольский родом из Самарской губернии. Там в 1917 году он стал большевиком, вступил добровольцем в Красную Армию. В боях с белыми попал в плен, а осенью 1918 года в одном из «поездов смерти» был доставлен на Дальний Восток.
- «Поезда смерти»... я слышал о них, - оживился главком.- Расскажите о них подробнее и как в таком поезде оказался Вольский?
- Это были кошмарные транспорты, - сказал я. - Когда белых прижали к Волге, Самару предстояло вот-вот сдавать, из тюрем согнали на вокзал многие сотни революционеров, набили ими по шестьдесят - семьдесят человек товарные вагоны и повезли в неизвестном направлении. Поезд шел полтора месяца. По пути люди мерзли, сильно голодали, сутками не получали даже воды. Начались эпидемии. Пьяные белогвардейские офицеры и конвоиры нередко- ради забавы или устрашения- стреляли по закрытым вагонам. В Самаре в поезд, в котором ехал Вольский, было погружено до двух тысяч политзаключенных, а в Никольске- Уссурийском выгрузилось меньше тысячи. Вот народ и дал этим поездам такую мрачную кличку. Но наши люди не сдавались. Не сдался и Вольский. Собрав последние силы, он организовал групповой побег из концлагеря и в тайге встретился с партизанами. Храбрый и волевой человек. За это-то его и любят...
В дверь постучали. Вошел Курьер и пригласил главкома к председателю правительства ДВР на совещание. Уборевич встал, пожал мне руку:
- Благодарю за информацию. Нам надо встретиться еще раз. Если вам будет нужно- заходите ко мне без всякого стеснения.
Впоследствии, в 1922-1924 годах, мне приходилось не раз встречаться с Иеронимом Петровичем. В эти годы он командовал Народно-революционной армией Дальневосточной республики, а когда последние очаги гражданской войны были потушены, - 5-й Краснознаменной армией.
Обычно эти встречи происходили на заседаниях Дальбюро ЦK РКП(б), в которых Иероним Петрович регулярно участвовал, а я присутствовал как работник аппарата.
Не ограничиваясь делами сугубо военными, он интересовался многими деталями жизни края. За годы совместной работы с И. П. Уборевичем все мы убедились, что он и большой общественный деятель.
Успешно закончив бои за освобождение края, он хотел практически помочь становлению советского Дальнего Востока.
Вспоминается одно из заседаний Дальбюро в 1923 году, на котором обсуждался мой доклад о состоянии крестьянского хозяйства и сложившемся после освобождения от белых общественном укладе в деревнях Забайкальской области. В то время я только что вернулся с комиссией из длительной командировки по деревням и докладывал Дальбюро обо всем, что видел, слышал, и о том, чт6 следовало предпринять в первую очередь, чтобы крестьянство зажило полнокровной жизнью в новых условиях.
По докладу мне был задан ряд вопросов, в том числе и Уборевичем.
- А скажите, - интересовался он, - как настроены бывшие партизаны и демобилизованные Красноармейцы? Участвуют они в партийной и советской работе? Играют ли они ведущую роль или больше жмутся к теплой печке?
- Партийные ячейки в селах еще малочисленны, - ответил я, - но в большей своей части состоят из бывших партизан и красноармейцев. Первая роль за ними, но не все они включились в общественное дело, а кулачье еще пытается протащить в органы власти своих сынков, особенно тех, что пограмотнее да понахальнее...
- Значит, кое-кто из наших людей уже работает! - воскликнул Уборевич. - Это хорошо! Значит, наша политико- воспитательная работа в армии уже дает свои результаты. А насколько еще сильны в деревнях религиозные предрассудки? Сильно они тянут назад, к прошлому?
- Да, пока поп на селе еще фигура, но это, думаю, ненадолго. Молодежь в большинстве в бога не верит.
Когда же обсуждались меры, которые нужно было предпринять среди крестьянства, Иероним Петрович настаивал:
- Сельские организации быстро окрепнут, если мы смелее будем выдвигать на руководящую работу бывших армейцев и партизан, рисковавших жизнью за Советскую власть. Надо только побыстрее помочь им освоить грамоту и знание советских законов. Надо умело рассказать, с чего начинать новую жизнь, а если нужно, и пожить рядом с ними несколько месяцев. Это и будет реальной помощью с нашей стороны!
Затем Иероним Петрович с большим интересом просмотрел привезенные мной групповые фотографии сельских активистов - коммунистов и комсомольцев. Вглядываясь в лицо одного из них, он воскликнул:
- Ба! Да это, кажется, Васюков, Никифор! Во всяком случае, очень похож. Хор-р-роший был пулеметчик! Я сам вручал ему орден Красного Знамени!
Запомнился мне и короткий разговор с Иеронимом Петровичем летом 1924 года, после заседания Дальбюро, на котором М. П. Вольский, тогда уже председатель Камчатского губревкома, выступал с докладом. Были намечены мероприятия по оказанию помощи Камчатке: поставлен вопрос о направлении туда работников, в частности выдвинута моя кандидатура в члены бюро Камчатского губкома партии и губревкома.