Изменить стиль страницы

— И, главное, помочь ему попасть на экран, — ехидно сказал я.

— Кент не из таких! — яростно обрушилась на меня Аманта. — Он — лучший из мужчин и самый искренний из тех, кого я встречала в жизни!

— И любовник Труди!

— Ложь! Он открылся мне по секрету, что недолго они были любовниками, но Труди сейчас думает только о злых духах, угрожающих ее жизни, и их близость прекратилась. Кент живет здесь лишь из чувства долга, надеясь спасти Труди…

— Да он — просто святой, а не мужчина! — воскликнул я с притворным восхищением.

— Да, я святой, — появившись на пороге, подхватил мои слова Борис. — Однако и святые страдают от зверского голода. Где мой завтрак?

— Позвони в колокольчик, — посоветовал я ему. — И не позже чем через пять минут явится огромных размеров бабища и спросит, что для тебя приготовить. Но что бы ты ей ни заказал, она принесет тебе всего одно блюдо — глазунью с беконом.

— Почему вы сразу не сказали мне, что Труди Ламберт живет на острове, где нечего есть? — укоризненно бросил Борис Аманте, садясь за стол.

В эту минуту в столовую вошла Памела Траскот, голубые глаза которой излучали блеск здоровья, а гибкое тело переполняла энергия. Недостаток сна на ней никак не отразился.

— Всем привет. Какое сегодня прекрасное утро!

— Глазунья с беконом? — Борис пожал плечами. — Стоит ли ради этого звонить в колокольчик?

— А ты случайно не знаешь, — спросила Памелу Аманта нарочито равнодушно, — Кент уже завтракал?

— Нет, не завтракал, — коротко бросила Памела и взглянула на меня. — Ты готов, Ларри?

— К чему?

— Чтобы объехать на лодке остров.

— Разумеется. — Я медленно встал из-за стола; все мое тело ныло от усталости. — Мне всегда хотелось умереть на свежем воздухе.

— Надеюсь, твое желание исполнится, Бейкер! — бросила Аманта. — И сегодня же!

— Можешь сегодня не ждать Кента, моя дорогая, — медовым голосом произнесла Памела. — Труди сказала, что проведет день в постели, так что он до вечера не появится.

Аманта так и подавилась своей яичницей, а когда Борис невинным голосом посоветовал ей вытереть испачкавшуюся в яйце мордашку, она его чуть не убила. Я понял, что от нее сейчас лучше держаться подальше, и, схватив Памелу за руку, торопливо вышел из комнаты. Во дворе, вдохнув свежего воздуха и подставив лицо солнцу, я почувствовал себя менее утомленным. Памела была права — денек выдался просто замечательный, а оттого, что она шла рядом, он показался мне еще прекраснее. На ней были черные слаксы и тонкий белый свитер с высоким воротником, и хотя ткань скрывала соски, по колыханию ее груди я догадался, что она — без бюстгальтера, впрочем, как я уже успел убедиться, она его вообще никогда не носила. Мы спустились по лестнице с пристани, где Памела остановилась и воскликнула:

— Ах ты, черт!

— Что случилось? — спросил я.

— Кто-то увел у нас лодку, — с возмущением объяснила она.

— Креспин говорил мне, что ему нужно ехать в деревню и что раньше четырех часов он не вернется.

— Ну вот, всегда так! — Она с раздражением пожала плечами. — Ладно, у нас есть еще плоскодонный ялик.

— Это что еще за зверь такой? — поинтересовался я.

— Маленькая лодка, — хихикнула Памела и пошутила: — Когда вы, американцы, научитесь говорить, по-английски?

— Мы пытались, — парировал я. — Но никому еще не удавалось удержать во рту кашу, которой набиты ваши рты.

Памела прошла в дальний конец пристани и посмотрела, на месте ли плоскодонка.

— Ялик здесь.

Я догнал ее и увидел мягко покачивающуюся на волнах лодку. Она напоминала примитивное каноэ, выдолбленное из цельного дерева и больше смахивающее на корыто, чем на лодку, и в ней было два жестких деревянных сиденья, на которых нам предстояло устроиться. Я помог Памеле забраться в ялик, а потом спустился сам.

— У этого корыта есть весла или какие-нибудь другие приспособления для гребли? — ехидно спросил я.

— Обычно мы используем шест. — И Памела показала на деревянный шест длиной футов в восемь, лежавший на дне лодки. — У берегов острова нет глубоких мест.

— Ты что, хочешь сказать, чтобы я греб шестом? — изумился я. — А как, черт возьми, с ним обращаться? Опустить в воду и лупить, пока она не забурлит?

Памела хихикнула, удивляясь, что я такой бестолковый, и покачала головой.

— Становись на корме ялика и отталкивайся шестом ото дна. Потом снова опускай его в воду и снова отталкивайся.

— Это все ваши глупые английские шуточки, — засомневался я.

— Нет, не шуточки, — опять хихикнула Памела. — Шесты используют во многих местах. Ты скоро приноровишься.

Памела уселась на деревянное сиденье, скрестила ноги и улыбнулась мне ободряющей улыбкой. Я отвязал веревку, которой ялик был привязан к пристани, и, неумело взяв шест, двинулся с ним на корму. С первой попытки мне не удалось достать дно — течение подхватило шест, и я чуть было не упустил его. Только с четвертого раза я сумел упереться шестом в дно и даже слегка оттолкнуться, отчего лодка продвинулась вперед фута на два.

— Молодец! — похвалила меня Памела.

Через десять минут я уже уверенно орудовал шестом. Конечно, до венецианских гондольеров мне было далеко, но я, по крайней мере, мог заставить ялик плыть вперед хотя бы приблизительно в том направлении, куда нам было нужно. Приноровившись к шесту, я настолько расслабился, что даже стал наслаждаться сверкающей гладью реки, видом проплывавшего острова и зрелищем упругой груди Памелы под тонким свитером. Это был один из тех погожих деньков, красоту которого можно оценить только в Англии, ибо здесь такие дни — большая редкость.

— Ну вот мы и добрались до противоположного берега острова, — неожиданно сказала Памела. — Давай-ка, Ларри, плыви вот под те ивы; там мы и высадимся.

— О’кей, — откликнулся я. — Спорим, что я доплыву туда с двух толчков шеста?

— Спорим, — кивнула Памела. — Но только не на деньги.

— Разумеется.

Я напряг мускулы и, держа шест прямо, с силой воткнул его в дно и почувствовал, как он глубоко вошел в ил. Ухватившись за его верхний конец, я перенес всю тяжесть тела на руки и толкнул лодку вперед. Ялик неожиданно поплыл с такой стремительностью, какой я от него никак не ожидал. Впечатление было такое, будто заработал невидимый мотор. Секундой позже я увидел, что мои ноги уезжают вместе с кормой ялика. Руки мои крепко держали шест, и я повис над водой. Памела вскочила на ноги и закричала:

— Бросай шест, Ларри!

Я бросил шест и тут же плюхнулся в реку.

К тому времени, когда я вынырнул и обнаружил, что воды здесь по шею, ялик уже был в двадцати футах от меня и медленно приближался к берегу. Памела стояла, глядя в мою сторону, и все тело ее сотрясалось от неудержимого хохота. На миг глаза мои застлала какая-то голубая пелена, а когда зрение вновь вернулось ко мне, я увидел, что ялик вот-вот пристанет к берегу.

— Эй, Памела! — заорал я.

— Извини! — прокричала она между двумя приступами хохота. — Я ничего не могу с собой поделать! Только не сердись, Ларри! И помолчи!

Я знал, Памела упрекнет меня, что я ее не предупредил, но она велела мне молчать, и я безмолвно наблюдал, как она приближается к большой ветке ивы, повисшей над водой. Памела не видела ее, потому что стояла к ней спиной. Ветка хлестнула ее под колени; Памела истошно завопила, пытаясь удержать равновесие, и стала размахивать руками, словно исполняла какой-то ритуальный танец. Ялик вдруг накренился, и Памела, испустив еще один пронзительно-отчаянный вопль, исчезла в водах реки.

Я поймал быстро уплывающий от меня шест и побрел к берегу. Добравшись до ялика, я положил шест на дно и, привязав его к той самой ветке, которая скинула в воду Памелу, выбрался на берег. Девушка стояла на траве, с нее ручьями текла вода. Мокрые волосы и одежда прилипли к телу, обнажая ее сокровенные тайны. Она просто тряслась от негодования.

— Ты что, не видел ветку? — возмущенно воскликнула Памела. — Почему ты меня не предупредил?