Но это не Дева Мария.

Эта мертвая красавица — моя мать.

Я беру ее за руку: «Мама, как мне хочется, чтобы ты сжала мою руку». Ее пальцы кажутся намного мягче, чем раньше, но они ужасно холодные, и я отдергиваю руку. И только теперь ко мне в полной мере приходит осознание, что она мертва, что все кончено. Все кончено.

Слезы бегут по моим щекам, я безудержно всхлипываю, потом снова беру ее руку, сжимаю крепко, словно хочу передать частичку своего тепла. Как бы я хотела сейчас высказать все, чего никогда не говорила, хотела бы взять обратно все отвратительные слова, только бы получилось отмотать время назад.

Я упираюсь лбом в ее руку, голова такая тяжелая, такая же, как и сердце, которое захлебывается в черном масляном море вопросов и упреков.

Как она сюда попала? Пришла ли она сюда добровольно, могла ли я ее спасти?

Была ли она жива во время грозы? Почему я не почувствовала, что она здесь?

Внезапно эта маслянистая жидкость во мне загорается и пылает. Я хочу кричать на мать за то, что она врала мне, хочу взять ее за руку, чтобы попросить прощения, и прежде всего хочу, чтобы кто-нибудь заплатил за ее смерть. Дорого заплатил.

Тут я понимаю, что не могу допустить следующих смертей. Довольно того, что пришлось умереть ей, что убит Себастиан.

Мне нужно как можно скорее вернуться в замок и освободить всех. Но как я оставлю ее здесь внизу одну, теперь, после того как наконец отыскала?

«Эмма, беги скорей, беги, я подожду тебя здесь», — я прямо слышу, как она шепчет мне. Меня раздирают противоречия, но я кладу ее руку обратно на живот. Что-то привлекает мое внимание, и, затаив дыхание, я переворачиваю ее кисть, чтобы осмотреть ладонь. Я обнаруживаю их. Ее старые шрамы, и теперь я знаю, что они означают на самом деле. Они кажутся мне темно-красными, мне чудится, что из них капает свежая кровь. Но это всего лишь воображение, потому что моя мать мертва.

Глава 35

Ненависть кипит в моей душе, когда я отправляюсь в замок, чтобы спасти остальных. Лишь она одна двигает меня вперед и заглушает печаль, но для нее у меня будет уйма времени, целая жизнь.

Дверь я обнаруживаю в противоположном конце крипты, и она не заперта. Сырой запах плесени бьет мне в нос, а когда я проскальзываю в коридор, в темноте передо мной светится пара звериных глаз, но существо быстро скрывается от света.

Это очень узкий ход, по которому может двигаться лишь один человек. Стены выложены кирпичом, пол пахнет землей, он неровный.

Чем глубже я захожу, тем плотнее меня охватывает подземелье, словно слишком тесный неопреновый костюм, воздуха не хватает.

Стараюсь не споткнуться, постепенно возникает чувство, что я спускаюсь. Хорошо хоть направление верное, ведь часовня находится выше замка.

Проход заканчивается узкой дверью. Я хватаюсь за ручку и почти не верю, что смогу ее повернуть. Если бы я только знала, что ожидает меня за ней! Но я делаю над собой усилие. Нельзя терять времени, кто знает, что похититель сделал с Томом, Филиппом и Софией. Я ощущаю, что железная ручка просто ледяная.

Очень медленно, так, чтобы не произвести ни малейшего звука, я нажимаю на ручку и приоткрываю дверь, почти не дыша, и осторожно заглядываю внутрь. Темно хоть глаз выколи, очевидно, за дверью еще один коридор, но воздух здесь несколько свежее.

Я ничего не слышу, кроме жалобного всхлипывания, которое вспоминается мне после первой ночи здесь, и теперь у меня от этого звука больше не бегут по спине мурашки. Мне кажется, мертвые открыли мне глаза, и теперь я точно знаю, чего бояться, а что лишь мираж. Эти всхлипывания — просто звуки старого дома. И они говорят мне, что я пришла, куда надо. Я в подвале замка.

Я освещаю все фонариком. Свет не включаю, потому что в некоторых коридорах подвала камеры.

Наверное, Гомер сидит в комнате с мониторами, что позволяет ему держать все под контролем. Это значит, что мне в первую очередь нужно добраться туда: во-первых, я не знаю, где остальные, а во-вторых, даже если я их найду и вызволю с помощью связки ключей Себастиана, Гомер без труда увидит нас на мониторе и помешает побегу.

Как раз когда я прихожу к этому выводу, что-то очень холодное упирается мне в ребра. Я молниеносно сую связку ключей Себастиана в карман. Заметил ли он это? Все же здесь кромешная тьма.

— Эмма, я тебя недооценил. Моя ошибка. Поднимемся наверх вместе.

Пока Гомер ведет меня в комнату с мониторами, я пытаюсь обдумать план действий. Гомер не Себастиан, это уже ясно. Остаются Николетта и Беккер. Могла бы Николетта затащить в кабинку подъемника такого мускулистого мужчину, как Себастиан? Мне это кажется возможным, когда я вспоминаю старую тачку в саду. Беккер тоже не великан, он скорее худощавый, чем крепкий. Или есть одна или несколько более крупных неизвестных персон?

Я снова вспоминаю маму: она лежит словно в роскошном убранстве, как спящая Дева Мария. Она — центр всего. Должно быть, Гомер очень ее ненавидел, если так поступил с ней. Может, я заставлю его проявить больше активности, если заговорю о матери? Завяжу разговор, а потом выберу удобный момент, чтобы использовать связку ключей Себастиана как оружие. На курсах самообороны для девочек, на которые меня заставила пойти мама, я выучила, что связка ключей может превратиться в грозное оружие.

В комнате с мониторами Гомер приковывает меня к трубе отопления, но действует не так грубо, как раньше. На коленях стоять не нужно, я могу сидеть. Это снова наводит меня на мысль, что под маской разные люди.

Он приковывает меня только за правую руку и так, что я могу видеть мониторы. Вероятно, он хочет мне что-то показать.

Он даже не подозревает, что пристегнуть меня лишь за одну руку, возможно, ошибка. Он считает себя самым хитрым, самым великим, хотя я уже сбежала от него из кабинки подвесной дороги.

Если он сразу меня не обыщет, тогда все может получиться. Я кладу руку на карман с ключами. Хорошее чувство. Нужно его отвлечь и провернуть свой план. Я лелею новую надежду, и мысль о маме в крипте дарит новые силы. Она хочет, чтобы у меня это получилось.

— Разве не интересно? — спрашивает он и указывает на мониторы. — Остальные в апатии с тех пор, как ты ушла. Никто больше не пытается быть храбрым. Но чего я ожидал? Сразу видно, чьи это дети. Только мы вдвоем из другого теста.

— Мы?

У него и у меня нет ничего общего. Нет никаких «нас»!

Гомер оборачивается, но я не могу видеть его лица. Это нужно изменить.

— Эмма, я считал тебя намного умнее.

— У меня не может быть ничего общего со спятившим Гомером Симпсоном.

— Тут ты, в общем-то, права. — Он касается маски, словно хочет снять ее, и я почти не дышу. Хочу наконец увидеть, кто он на самом деле.

Внезапно в мониторе разыгрывается настоящий ад — София подползла к двери. Она лежит на спине и бьет связанными ногами в дверь, гулкие удары доносятся до нас через микрофон.

Это называется «апатия»? София еще и кричит, как сумасшедшая, а спустя мгновение к ней присоединяются Том и Филипп. «Хорошо, — думаю я, — это супер, так и ведите себя. У вас есть энергия и мужество!»

На это Гомер не рассчитывал, он ведет себя нерешительно, не знает, что делать. Он сначала смотрит на меня, потом на пульт. Это мой шанс! Я дрожу всем телом, но достаю из кармана левой рукой связку ключей, в панике смотрю на Гомера, который в ту же секунду поворачивается ко мне. Я прячу связку, пытаюсь дышать спокойно и ровно. Дается мне это как никогда тяжело.

О, Господи, я больше не могу это слышать.

Гомер кричит остальным, не хотят ли те умереть пораньше, но ребята кричат и воют, совершенно не слушая его.

Гомер поднимается, берет пистолет, потом оборачивается ко мне и поправляет маску. Такое чувство, что у меня на лбу все написано. «Думай о маме, думай о том, что он с ней сделал, у тебя должно получиться».

— Я сейчас вернусь.

Он выходит из комнаты, я жду, пока он появится на мониторе на лестнице. Теперь я зажимаю связку ключей под подбородком, раскладываю маленькое лезвие ножа и пытаюсь ковырять им в замке наручников. Но оно слишком широкое. Проклятье, что же делать? Я знаю, нужно сместить какие-то шипы внутри, чтобы замок открылся, но чем это сделать? Зубочистка слишком тонкая.