Хорти чуть наклонился над раскрытой папкой, которую Маренн продолжала держать в руках, и переложил четыре-пять верхних листов из общей кипы влево, на свободное место. Маренн увидела желтоватую бумагу с машинописным текстом.

— Это интервью сэра Уинстона Черчилля лондонскому радио, — сказал адмирал. — Сэр Уинстон Черчилль заявил в интервью, что, — дальше, судя по всему, Хорти цитировал по памяти, — оккупация Венгрии немцами является показателем истинного положения дел в лагере гитлеровцев. Гитлеровцы прибегают к силе, чтобы удержать союзников в состоянии войны. Переворот, совершенный в Венгрии в ночь на 19 марта, осуждается нами, потому что Венгрия была первой страной среди сателлитов Германии, понявшей знамение времени. После Сталинграда главной целью её политики стало сокращение в меру возможностей своих обязательств перед Гитлером. Именно эта политика и привела к позорной оккупации страны и демонстрации Адольфом Гитлером полной неспособности справиться с ситуацией дипломатическими средствами.

Хорти взглянул на Маренн, и она заметила в его глазах торжество, что казалось удивительным для главы оккупированного государства.

— Видите, ваше высочество? До недавнего времени мы поступали совершенно правильно. Они понимали и понимают, к чему мы стремимся и зачем. А значит — нам есть, ради чего бороться, поэтому я остался на своем посту и надеюсь, что ближайшее будущее покажет, правильное это решение или нет.

— Я полагаю, правильное, адмирал, — ответила Маренн негромко. — Во всяком случае, в том, что касается вашего долга перед венгерским народом.

— Для меня очень важно услышать эти слова от вас, ваше высочество. Вы единственный отпрыск Габсбургов, находящийся сейчас в Венгрии с венгерским народом и рядом со мной в такой тяжелый час. Вы — достойный представитель династии, которая всегда олицетворяла для меня как Австрию, так и Венгрию, и служила гарантией благополучия и процветания моей страны. Я счастлив, что в эти трагические дни судьба свела нас. И в этом я вижу знак свыше, подтверждение того, что иду по верному пути, пусть даже и в абсолютном одиночестве. Мне кажется, Франц Иосиф одобрил бы мои поступки. Я только хотел просить вас, ваше высочество, — адмирал запнулся, смутившись, а Маренн аккуратно закрыла папку, встала и, положив документы на край стола, с готовностью отозвалась:

— Я слушаю вас. Я все сделаю.

— Я не прошу за себя, — продолжил Хорти, понизив голос, — и не прошу за своего младшего сына. Мы — мужчины и воины, поэтому, какая бы участь ни ждала нас впереди, мы примем её, не промолвив ни слова о пощаде. Мы знаем, на что идем. Но женщины, связавшие жизнь со мной, с моей семьей. Моя жена, две моих невестки, внуки… Я знаю, они готовы разделить с нами — со мной и моим сыном все — что ни выпало бы на нашу долю, но это слишком большая жертва, которой мы недостойны. Мне даже некуда отправить их, вы понимаете? — в голосе Хорти засквозила тревога. — Негде спрятать. На территории Венгрии гестапо найдет их везде. И во всех приграничных странах — тоже. Все эти страны — союзники Гитлера, поэтому гестапо хозяйничает повсюду, там негде спрятаться. Англия и Америка далеко, до них не дотянешься, с Востока наступают Советы. Мы в ловушке. Поэтому, ваше высочество, — продолжил адмирал, — если бы те связи в рейхе, которыми вы обладаете, как мне говорил граф Эстерхази, помогли мне укрыть моих родных, я был бы признателен. Мне было бы легче до конца исполнить свой долг. Знать, что они в безопасности и ни в чем не нуждаются — мне больше ничего не надо, чтобы спокойно ответить на вызов судьбы и должным образом позаботиться о своем народе.

— Я обещаю, что я сделаю все, что возможно, и даже то, что невозможно. Это будет лишь малой долей благодарности Габсбургов за все долгие годы службы нашей династии и за заботу о венгерском народе — за то, что вы сделали для него, когда члены моей семьи уже ничего не могли для него сделать. — Маренн взяла адмирала за руку, но он перевернул её ладонь и наклонился, целуя пальцы:

— Благодарю, ваше высочество.

После этого Хорти поклонился так, как церемониал габсбургского двора, давно канувший в Лету, предписывал кланяться только императрице.

— Я всегда восхищался вашей прабабушкой, супругой Франца Иосифа императрицей Зизи, — произнес он взволнованно, — но счастлив, что прожил достаточно и познакомится также с её правнучкой. Я убедился, что вы достойное её продолжение на этой земле, и если она видит вас с небес, то Её Величество должна быть довольна. Я почту за честь, — Хорти отступил на шаг и одернул мундир, голос его сделался предупредительным, — если вы не откажетесь, ваше высочество, присутствовать сегодня на обеде в моем семействе. Моя супруга Магда просила передать вам приглашение, и я с радостью это делаю. Вы — наша гостья, и это большое событие для нашей семьи. В последний раз император Франц Иосиф обедал в нашем доме, когда родился мой младший сын Миклош. Это было в 1907 году…

— Я с радостью принимаю ваше приглашение, адмирал, — улыбнулась Маренн. — Мне будет очень приятно познакомиться с вашими домочадцами — с теми, которых я ещё не знаю.

Дверь в зал открылась, и вошел граф Эстерхази.

— Прошу прощения, ваше высокопревосходительство. Члены Коронного совета собрались. Все они возмущены происшедшим, — сообщил он. — Они считают, что Венгрия подверглась оккупации, и говорить о какой-то союзнической верности после того, что произошло вчера, — это злая шутка, не более. Коронный совет поддерживает ваше решение остаться на своем посту, ваше высокопревосходительство, и считает, что в создавшихся условиях только вы способны проводить эффективную политику, так как авторитет ваш пока высок, и вы имеете законную власть.

— Меня радует известие, что члены Коронного совета трезво оценивают крайне тяжелую ситуацию, в которой мы оказались, — кивнул Хорти. — Я доведу до их сведения все подробности моей встречи с немецким фюрером. К сожалению, пока нам придется пойти на уступки, — он склонил голову, — принять отставку правительства Каллаи и назначить премьер-министром генерала Стояи, как уже решено. Но это шаг, за который я потребую максимально снизить требования рейха к нашему участию в военной кампании на Востоке. Кроме того, наша задача — не допустить германской экономической экспансии, бесконтрольной передачи недвижимости во владение германских собственников, а промышленных предприятий и земель — в безраздельную власть германских концернов. Все эти вопросы правительство будет решать только с моего согласия, — пообещал Хорти, — для этого я и остаюсь на своем посту. Равно как и мобилизация, депортация. Я сделаю так, что они будут связаны по рукам и ногам. В этом я вижу свой долг, несмотря на противодействие Вейзенмайера. Я всеми силами буду удерживать старый порядок, заделывать пробоины в моем корабле, — адмирал с улыбкой взглянул на Маренн. — Чтобы прежняя цветущая, щедрая, гостеприимная, веротерпимая Венгрия не превратилась в очередное отечество оголтелых националистов или пролетариев, не имеющих даже представления о культуре. Я, конечно, назначу Стояи, — это замечание Хорти, как заметила Маренн, было больше обращено к ней, чем к Эстерхази. — Я обещал это Риббентропу, но буду тормозить деятельность этого правительства, как только смогу. И как только все немного успокоится и фюрер отвлечется — например, Советы нанесут ему очередной удар на Востоке, или англо-американский альянс наконец-то решится на высадку в Европе, — я немедленно отправлю это правительство в отставку и приведу к присяге другого человека, истинного патриота Венгрии, к которому испытываю доверие. А до того момента буду неустанно напоминать фюреру, что он обещал вывести войска, как только правительство сменится и он сочтет ситуацию в Венгрии более подходящей для себя.

— Я очень сомневаюсь, что войска выведут, — Маренн покачала головой.

— Я тоже не очень надеюсь на это, ваше высочество, — ответил Хорти, — раз уж их ввели. Но пусть фюрер ответит мне, пусть перестанет прикидываться. Я заставлю его прекратить игру и открыто признать оккупацию, насилие. Это развяжет мне руки, и тогда я смогу с полным правом, без обиняков, обратиться к правительствам Англии и Соединенных Штатов за поддержкой. Такой поворот только облегчил бы мне вывод Венгрии из войны — открытое признание германским фюрером насилия над Венгрией. Это имело бы и резонанс в мире.