Илона тут же вызвала горничных, которые унесли остывшую пищу, заменили тарелки и поставили ещё один прибор, а через четверть часа разогретый ужин был снова подан.

Во время трапезы граф Эстерхази галантно ухаживал за дамами и развлекал их светской беседой, чтобы те немного отвлеклись от ужасов войны.

— Я распорядилась, вам отведут бывшую спальню императрицы Зизи, — вполголоса сообщила Илона, когда граф в очередной раз рассказывал что-то пустяшное и весёлое. — Там очень красиво и удобно.

— Я не сомневаюсь, спасибо, — ответила Маренн, чувствуя растерянность, — но я не императрица. Я бы обошлась комнатой поскромнее.

Мягкий желтый свет двух высоких ночников на бронзовых подставках слабо освещал затянутую кремовым шелком спальню императрицы. На кровати под пологом из жёлтого бархата, наполовину поднятым, поблескивали вышитые золотом подушки и покрывало. Тонкий тюль занавески шевелился от лёгкого ветерка, задувавшего в окно, чуть приоткрытое для того, чтобы проветрить помещение, где давно никто не жил. Зизи не была здесь уже почти полвека, но в комнате всё равно витал приглушённый аромат крепко настоянного зелёного чая, которым императрица каждое утро увлажняла волосы, чтобы они оставались такими же прекрасными, длинными и густыми долгое время.

Портрет самой Зизи — эту неизменную принадлежность каждой комнаты, каждого зала в Гёдёллё — Маренн увидела сразу, только войдя в опочивальню. Он висел напротив большого, обрамленного позолоченной рамой зеркала, так что казалось, что не одна Зизи присутствует в спальне, а две, и смотрят друг на друга. Зизи была изображена с распущенными по плечам волосами, в темно-зелёном охотничьем костюме. С первого взгляда бросалось в глаза, что художник изобразил императрицу похожей на античную богиню, Диану-охотницу. Видимо, в знак того, что красота её вечна и неподвластна времени.

Все эти детали, вместе взятые, наверное, и создавали ощущение, что здесь до сих пор присутствует частичка души императрицы — что-то неуловимое, но очень важное, свидетельствующее о её неувядаемом очаровании и славе.

Илона жестом пригласила Маренн в опочивальню:

— Прошу, входите, ваше высочество. Не нужно смущаться, ведь здесь всё принадлежит вам. Не думайте, что зашли в чужую комнату. Эти апартаменты давно ждут новую гостью.

Илона открыла дверь в соседнее со спальней помещение, зажгла свет, и он мгновенно отразился во множестве зеркал, украшавших ванную:

— Несмотря на то, что мы старались сохранять обстановку, соответствующую временам императрицы, здесь всё обустроено по последним требованиям цивилизации — ванная с горячей водой, все удобства.

Выйдя из ванной, графиня Дьюлаи подошла к старинному дубовому шкафу, украшенному перламутровыми инкрустациями:

— Ночная одежда здесь. Не беспокойтесь — в шкафу не то, что носили в прошлом веке, — улыбнулась она. — Конечно, мы сохраняем вещи императрицы для истории, но они лежат в другом месте, а здесь — полный современный набор, всё, что нужно современной даме. Я распорядилась принести это сюда, когда узнала о планах свёкра пригласить вас на престол, — призналась Илона. — Как чувствовала, что потребуется.

Она показала на позолоченный ажурный столик перед портретом Зизи:

— Есть даже телефон. Он исправен. Не знаю, сможете ли вы связаться с Германией. Скорее всего, нет. Но если вам понадобится, я точно знаю, что позвонить в Германию возможно из кабинета свёкра. Думаю, это неудобство для вас временное. Раз немцы уже на подступах к Будапешту, то скоро они должны всё наладить, — Илона грустно улыбнулась и повернулась к гостье, продолжавшей растерянно обводить взглядом комнату.

— Я все-таки не хотела бы оставаться здесь. Мне как-то неловко, — призналась Маренн. — Я благодарна за ваше гостеприимство, графиня, но всё-таки предпочла бы занять спальню попроще. Поймите меня правильно, хоть я и родилась правнучкой императрицы, но давно не жила в таких условиях. Скажу прямо — вообще почти не жила, разве что в детстве, и ещё во Франции, в Версале.

— Как пожелаете, ваше высочество, — Илона склонила голову, соглашаясь, — но мы сочли бы невозможным для себя не предложить принцессе фон Габсбург опочивальню, принадлежавшую её предкам. В замке есть несколько гостевых спален. Они тоже весьма удобны, и я сейчас распоряжусь, чтобы их показали вашему высочеству. Если ваше высочество соизволит подождать…

— Да, конечно, — Маренн с радостью согласилась на её предложение.

— Тогда с вашего позволения…

Илона исчезла за дверью, а Маренн, оставшись одна, расстегнула китель и опустилась в кресло рядом с кроватью. Правнучка императрицы подняла голову, силясь рассмотреть живопись на стенах и потолке, но из-за полумрака это плохо удавалось. Ночники освещали только портрет императрицы и были слабым подспорьем для осмотра остальной комнаты, а столп света из открытой двери ванной позволял хорошо видеть только детали камина, встроенного в стену напротив. На камине красовался барельеф — герб Габсбургов. Тонкий слой красок на гербе, искусно наложенных мастером, ярко переливался в электрическом свете.

«Никакой романтики», — подумала Маренн, но, оглянувшись, нашла более приятное зрелище — сквозь незашторенное окно был виден ярко-белый диск луны, пробивавшийся через облака на тёмно-синем небе. Это создавало атмосферу таинственности, и вот среди тишины, царившей в комнате, вдруг начали пробиваться тихие звуки, напоминавшие отдаленное эхо охотничьих рогов. Наверное, Маренн слышала это потому, что знала — вокруг Гёдёллё раскинулись отличные охотничьи угодья. Как же императорской семье без охоты!

«В Баварии, откуда происходила Зизи, наверное, тоже любили охоту», — предположила Маренн и живо представила, как юные принцессы, четыре дочери баварского герцога фон Виттельсбаха, танцуют в лесу под сенью листвы. То были времена наивных, но сильных страстей, когда женская красота превозносилась поэтами, а европейских императриц и королев уподобляли небесным светилам. Всё это закончилось вместе с Первой мировой войной. Наступил период революций, когда с наивностью Европы было покончено навсегда, а заодно — и с прекрасными императрицами тоже.

Современность резко напомнила о себе, когда телефон на золотом ночном столике вдруг ожил, переливчато зазвенев. «Кто бы это мог быть?» — Маренн встала, подошла, сняла трубку:

— Я слушаю, — а в следующее мгновение с удивлением и радостью услышала голос Джилл:

— Мама, мамочка! Здравствуй, мамочка! Бригадефюрер сказал, что я могу позвонить тебе, и приказал связисту соединить. Я так рада тебя слышать!

— Я тоже рада, дорогая, — улыбнулась Маренн.

«Илона была права, — подумала она. — Немцы быстро справляются с задачами. Только началась оккупация, а связь уже работает, причем отлично».

— Как у тебя дела, дорогая? — спросила она дочь. — Как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо, мамочка. Я здорова, — ответила Джилл, и голос её прозвучал настолько четко, что можно было подумать, она находится рядом. — Собственно, я звоню тебе, чтобы сказать то, что Вальтер просил меня, — Джилл понизила голос. — Отто сегодня тоже отправился в Венгрию. Так что он тоже будет там, где ты. Вальтер сказал, что ты должна знать об этом.

«Ах, вот в чём дело, — поняла Маренн. — Конечно, Вальтер не стал бы предоставлять Джилл правительственную линию связи только для того, чтобы она поздоровалась со мной и сообщила, что у неё все хорошо. Это, конечно, серьезно, но не настолько. Значит, Скорцени уже перебазировался в Венгрию со своей группой».

— Да, это действительно важно, — сказала она вслух дочери. — Спасибо, что предупредила меня.

— Прошу прощения, ваше высочество.

Дверь открылась, и на пороге снова появилась графиня Дьюлаи. Она была явно встревожена.

Прикрыв трубку рукой, Маренн произнесла:

— Я слушаю, графиня.

— Там внизу приехал какой-то немецкий офицер. Он спрашивает вас, — сообщила Илона растерянно. — Сказал, по личному делу. Оберштурмбаннфюрер, — она сдвинула над переносицей красивые темные брови, вспоминая, — Отто Скорцени, кажется. Какая-то итальянская фамилия.