— Привет, красотка! — небрежно бросил я.

Шарон подпрыгнула, резко обернулась вокруг, чтобы поглядеть, кто это, и карточки потоком хлынули на пол. У бедняжки перехватило дыхание.

— Дог! — Ее возмущению не было предела. — Черт, никогда больше так не делай! — Потом взгляд ее упал на мое лицо, глаза полезли на лоб, и прошло несколько минут, прежде чем она снова сумела обрести дар речи. — Что с тобой случилось?

— Да так, проблемы. Ничего нового. Ничего неожиданного.

Она подошла ко мне и позволила обнять себя, крепко-накрепко вцепившись пальцами в мои бицепсы.

— О, Дог! Черт бы тебя побрал, Дог!

— Спокойно, куколка. Со мной все в порядке. — Я отстранил ее от себя и, подставив под подбородок ладонь, поднял ее лицо. — Война состоит из отдельных битв, малышка. Эту я только что выиграл.

У нее вырвался нервный смешок, и Шарон смахнула слезы с глаз.

— И само собой, подробности мне узнавать не полагается, так ведь?

— Какая же ты догадливая! — Я захлопнул дверь, закрыл ее на замок и проверил, плотно ли закрыты венецианские ставни. — Нашла что-нибудь?

— Абсолютно ничего. — Шарон взяла меня за руку и подвела к столу. — Я дважды проверила всех, кого нанимали в «Кейбл», и никого подходящего не обнаружила. Я, конечно, не детектив, но, как работать с персоналом, знаю. Каждый из наших чист, словно младенец.

Она почувствовала, как разочарование захлестнуло меня, словно цунами. Это ужасающее чувство вонзилось в мой мозг, словно стрела, и не давало здраво поглядеть на ситуацию. Я стал похож на привязанную к палке козу, которая все ходит и ходит кругами и никак не может подойти с сочной траве или пятится назад, все сильнее и сильнее натягивая веревку в бесплодных попытках убежать от наступающего на нее тигра.

— Но у меня возникла другая идея, — донесся до меня голосок Шарон.

Я был настолько раздосадован, что мой мозг не желал воспринимать ее слова. В конце концов информация сумела все-таки просочиться через воздвигнутую преграду, я повернул голову и поглядел на свою помощницу.

— На фабрике ведь тоже нанимали народ. Я пошла в отдел кадров и попросила девушку показать мне их личные дела, сославшись на то, что нам могут в срочном порядке понадобиться определенные типажи. Времени у меня было немного, поэтому я взяла на заметку только тех, кому шестьдесят пять или около того. Людей старше этого возраста на «Баррин» нету. Потом час просидела на телефоне, проверила их личности, и в итоге осталось только трое, которых я назвала бы «никто ниоткуда». Каждый из них ссылался на прежнее место работы, но в двух местах сказали, что такие у них никогда не числились, а третий указал предприятие, которого вообще не существует в природе.

— Что за предприятие?

Она сказала, и волна разочарования отступила назад. Я снова обрел возможность нормально соображать.

— Адрес имеется?

Шарон взяла со стола карточку и протянула ее мне.

— Шерман, 901. Знаешь, где это?

— Да. Я знаю, где это.

— Только не говори, что я не могу отправиться с тобой.

— Нет... как я могу? Ты заслужила эту поездку.

Она сделала шаг назад и подозрительно поглядела на меня:

— Что-то ты больно легко согласился. Мне это не нравится.

— Это обеспечит тебе идеальный повод для отказа от взятых на себя ранее обязательств, котенок. — В голосе моем слышалась безмерная усталость.

— Что?

— Не обращай внимания. Потом поймешь, что я имею в виду.

Когда-то в детстве я играл на улице в стикболл и свалился с тележки. Теперь ту дорогу замостили, а тогда она представляла собой окаменевшие куски грязи, в центре — колея, набитая бесчисленными железными колесами конок и грузовиков. В то время между обочиной и тротуаром зажигали газовые фонари, и мы, бывало, висли на их поперечных перекладинах, словно обезьяны, желая покрасоваться перед девчонками. Оказалось, что все здесь осталось почти по-прежнему. По крайней мере, светлее не стало, грязные до предела уличные фонари еле-еле освещали сами себя. Я медленно катил вдоль тротуара, вглядываясь в номера домов, остановился у старого, разваливающегося на глазах дощатого здания с цифрами 901 на второй ступеньке крыльца, заглушил мотор и выбрался из салона автомобиля. Шарон молча последовала моему примеру, затем взяла меня под руку и крепко прижалась. Пальцы ее судорожно сжимались, ногти впились мне в кожу, ладонь стала горячей и влажной. Я нажал на звонок и стал ждать ответа.

Никакой реакции. Я снова принялся терзать кнопку, потом еще, и, когда я уже в четвертый раз поднял руку и потянулся к звонку, из темного угла крыльца послышался голос:

— Где это тебя так долго носило, Дог? — проговорил он.

— Феррис, — прошептал я. — Твой бизнес не особо популярен в этих краях, друг мой.

— Но продукт-то высшего качества, его легко упаковать, легко распространять, спрос на него просто невероятен, а доход потрясает воображение.

Да, Феррис был далеко не молод, но надо признать, годы пощадили его. Все его старческие замашки — сплошная показуха, игра на публику, и он улыбнулся, когда понял, что я раскусил его, и перестал кривляться. Волосы его поредели и поседели, одежда старомодная и поношенная, но под потрепанной тканью играли крепкие мускулы, и это означало, что от старых привычек не так-то уж легко избавиться, и он продолжал упорно поддерживать идеальную физическую форму, даже если теперь в этом не было особой нужды.

Я представил ему Шарон, и он поздоровался с ней, потирая ладонью шею: старый условный знак, который означал, что он должен поподробнее узнать, кто она такая и насколько эта девица надежна, прежде чем он скажет еще хоть слово, а тем более перейдет прямо к делу. Если я попал под пресс и она играла на противоположной стороне, он был готов захлопнуть свою собственную ловушку и давал мне шанс убраться подальше с линии огня.

— Браво, приятель, — припомнил я старый отзыв и увидел, как хозяин расслабился. — Она на моей стороне. Помогает, чем может, — объяснил я.

— Ясно, — ответил он. — Времена меняются, но на самом-то деле все остается по-прежнему. Как там гласит французская поговорка?

— Чем больше перемен, тем больше все остается неизменным, — напомнил ему я. — А я уж было думал, что ты отправился на тот свет, Феррис.

— Пока на тот свет отправились только мои развлечения. Однажды утром я проснулся и решил, что мир не стоит ни того, чтобы его спасать, ни того, чтобы его разрушать. Ход времени настолько однообразен, что и ненависть, и любовь превратились в рутину и не вызывают ничего, кроме зевоты.

— Тогда к чему этот шаг назад? Зачем ты вернулся?

Феррис уселся в кресло и откинулся назад, поношенный твидовый пиджак распахнулся, приоткрыв пару пушек, которые он носил на каждом боку. "Хорошо подобранная пристрелянная пара немецких девятимиллиметровых стволов «П-38», — припомнил я.

— Есть на то несколько причин, — ответил он, вперившись в меня похожими на коричневые ягодки глазами, будто вознамерился просверлить во мне дыру. — Во-первых, я твой должник еще с тех времен, когда ты загородил меня собой и принял пулю на себя во время последней операции в Берлине. А во-вторых, чистой воды любопытство. Хотел проверить, как поведет себя профессионал в отставке, когда на него наедут.

— Хорош пудрить мне мозги, Феррис. — Как я ни старался, скрыть ледяные нотки в голосе мне не удалось.

Он кивнул, в карих ягодках глаз заблестели смешинки.

— А тебе, мальчик мой, по-прежнему палец в рот не клади. Не стоило тебе уходить в отставку. Вот и третья причина. Мир загажен до предела и скоро скончается от собственной вони. Мы можем очищать сточные воды, нахлобучить фильтры на выхлопные трубы, вернуться к многоразовым бутылкам, но никто не может запретить нам справлять нужду. Как гадили, так и будем гадить. Я тут подумал, что, может, ты сумеешь хотя бы попытаться остановить этот процесс.

— И давно ты заинтересовался проблемами экологии?

— С тех самых пор, когда один молодой человек, которого я хорошо знал и самолично тренировал, сказал мне, что ему предстоит сопровождать в Штаты многомиллионный груз героина. Мы предприняли все необходимые меры предосторожности, но их все равно оказалось недостаточно, и его шлепнули в ресторане Марселя.