* * *
Летит с небес плетеная корзина.
Ах, как нетрезвость осени красива!
Задор любви сквозит в ее чертах.
В честь истины, которую мы ждали,
доверимся младенчеству маджари!
А ну-ка, чашу! Чашу и черпак.
Опустимся пред квери на колени,
затем поднимем брови в изумленье:
что за вино послал нам нынче бог!
Пылают наши щеки нетерпеньем,
и, если щеки не утешить пеньем,
что делать нам с пыланьем наших щек?
Лоза хмельная ластится к ограде.
Не будем горевать о винограде, —
душа вина бессмертна и чиста.
Пусть виночерпий, как и подобает,
услады виноградарям добавит —
им подобает усладить уста.
ФРЕСКА
Мне этот миг запомнился недаром —
Ресницы и глаза на камне старом.
Как он писал, художник тот влюбленный,
Ресницы — миг, навек запечатленный?
Как он писал, как мучился и правил?
Как звался он? Где имя? Не оставил!
Кто нам о нем расскажет в наши годы?
Глухи и немы храмовые своды.
Он верил? Не постигнуть никогда мне.
Лишь взмах ресниц, лишь миг ресниц на камне.
Лишь знаю — кисть держал, когда трудился,
В тех пальцах он, которыми крестился.
Лишь знаю — сердце жгут ресницы эти
И в дни, когда уж нет его на свете.
О пальцы, пальцы! Кланяюсь их силе.
Они бессмертьем плиты озарили.
А как он жил, в тени иль в вихре блеска.
Не знаю. Все прошло. Осталась фреска.
МОЙ ДЕНЬ
Я за солнцем не гонюсь,
Взглядом друга обойдусь,
Да ущелья тишиной,
Да небес голубизной,
Да кувшинчиком вина,
Опорожненным до дна.
Мне до самой смерти лень
Жизнь делить на свет и тень.
Я люблю мой день- сегодня,
День обычный, день как день!
КАМЕНЬ
Был я камнем и, в твердыню
Встроенный среди камней,
На плечах держу поныне
Древность родины моей.
Кладка общая — доверье
И любовь родит в камнях:
Льнут к долине Кахабери
И Саингило и Ках.
Был я камнем… Призван к славе, —
Глыба, сколок отчих скал, —
Я основою Рустави
Для времен грядущих стал.
За стеной стена вставала,
Шел орнамент по камням:
И в каком из них начало
Наступающим векам?
Был я камнем, твердью, силой
Белых и седых камней.
Этот луг земля вспоила
Белизной моих костей,
Но дыханьем жизни новой
Средь камней дышал и я,
Послужил и я основой
Для величья бытия.
ДМИТРИЙ КЕДРИН
(1907–1945)
КУКЛА
Как темно в этом доме!
Тут царствует грузчик багровый
Под нетрезвую руку
Тебя колотивший не раз…
На окне моем — кукла.
От этой красотки безбровой
Как тебе оторвать
Васильки загоревшихся глаз?
Что ж!
Прильни к моим стеклам
И красные пальчики высунь…
Пес мою куклу изгрыз,
На подстилке ее теребя.
Кукле — много недель!
Кукла стала курносой и лысой.
Но не все ли равно?
Как она взволновала тебя!
Лишь однажды я видел:
Блистали в такой же заботе
Эти синие очи,
Когда у соседских ворот
Говорил с тобой мальчик,
Что в каменном доме напротив,
Красный галстучек носит,
Задорные песни поет.
Как темно в этом доме!
Ворвись в эту нору сырую
Ты, о время мое!
Размечи этот нищий уют!
Тут дерутся мужчины,
Тут женщины тряпки воруют,
Сквернословят, судачат,
Юродствуют, плачут и пьют.
Дорогая моя!
Что же будет с тобой?
Неужели И тебе между них
Суждена эта горькая часть?
Неужели и ты
В этой доле, что смерти тяжеле,
В девять — пить,
В десять — врать
И в двенадцать —
Научишься красть?
Неужели и ты
Погрузишься в попойку и в драку,
По намекам поймешь,
Что любовь твоя —
Ходкий товар,
Углем вычернишь брови,
Нацепишь на шею — собаку,
Красный зонтик возьмешь
И пойдешь на Покровский бульвар
Нет, моя дорогая!
Прекрасная нежность во взорах
Той великой страны,
Что качала твою колыбель!
След труда и борьбы —
На руке ее известь и порох,
И под этой рукой
Этой доли —
Бояться тебе ль?
Для того ли, скажи,
Чтобы в ужасе,
С черствою коркой
Ты бежала в чулан
Под хмельную отцовскую дичь, —
Надрывался Дзержинский,
Выкашливал легкие Горький,
Десять жизней людских
Отработал Владимир Ильич?
И когда сквозь дремоту
Опять я услышу, что начат
Полуночный содом,
Что орет забулдыга отец,
Что валится посуда,
Что голос твой тоненький плачет, —
О терпенье мое!
Оборвешься же ты наконец!
И придут комсомольцы,
И пьяного грузчика свяжут,
И нагрянут в чулан,
Где ты дремлешь, свернувшись в калач
И оденут тебя,
И возьмут твои вещи,
И скажут:
«Дорогая!
Пойдем,
Мы дадим тебе куклу.
Не плачь!»