‹1948–1954›
БОГАТЫЙ НИЩИЙ
От города не отгороженное
Пространство есть. Я вижу: там
Богатый нищий жрет мороженое
За килограммом килограмм.
На нем бостон, перчатки кожаные
И замшевые сапоги.
Богатый нищий жрет мороженое…
Пусть жрет, пусть лопнет! Мы — враги!
‹1949›
* * *
Он
Перед нами
Открывает душу,
А может быть, и новые моря,
И новую неведомую сушу,
И глубь, и высь…
Короче говоря —
Вдруг видно все, чему еще не верят
К вчерашнему привычные глаза,
Чего вершки вчерашние не мерят,
Вчерашние не держат тормоза.
Как открывает новую планету
Среди небесной бездны астроном,
Так открывать приходится поэту
Весь этот мир. Ведь ни о чем ином —
Об этом что ни миг, то новом мире
Ведет он нескончаемый рассказ,
И горизонты делаются шире
От этого у каждого из нас.
‹1959›
* * *
Отмечали
Вы, схоласты,
Птолемея
Юбилей.
Но дошла к вам
Лет так за сто
Весть, что прав был
Галилей.
Но
Плечами вы пожали:
Мол, отрекся Галилей!
Отмечать
Вы продолжали
Птолемея
Юбилей.
‹1960›
Я ПОДНЯЛ СТИХОТВОРНУЮ ВОЛНУ
Я поднял стихотворную волну,
Зажег я стихотворную луну
Меж стихотворных облаков
И вот решил: «Теперь возьму засну.
Засну теперь на несколько веков!»
Но я забылся не на сотни лет,
А стихотворный заблистал рассвет,
И не в мою он даже честь вставал,
А величайший наступил расцвет
Всего того, что я предсоздавал.
И будь я даже в сотни раз сильней —
Не мог бы на минуту хоть одну
Пресечь теченье стихотворных дней,
Объявших стихотворную страну!
‹1963›
* * *
О, если бы писали мы
О том лишь, что доподлинно известно, —
Подумайте, о трезвые умы,
Как было бы читать неинтересно!
Не думал бы Колумб, что Индии достиг,
И Данте не изобразил бы ада,
И множества других докладов, песен, книг
Была бы недоступна нам услада.
Пойду — у папы римского спрошу:
— В непогрешимости удобный догмат
Вы верите еще? —
И точно опишу,
Как губы папы
От улыбки
Дрогнут.
‹1964›
ПОЭЗИЯ
Поэзия
Отчаянно сложна,
И с этим очень многие боролись,
Крича, что только почвенность нужна,
В виду имея только хлебный колос.
Но иногда, в словесном щебне роясь,
И там, где не восходит ни зерна,
Ее мы обнаруживаем, то есть
Она везде, и не ее вина,
Что, и в земле и в небе равно кроясь,
Как Эребус, венчая Южный полюс,
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна,
Как длинная и средняя волна,
И на волне короткой весть и повесть!
‹1972›
МИХАИЛ ПЕТРОВ
(1905–1955)
С удмуртского
ПОЭТУ
— О счастье песню я пою, —
Ты говоришь, поэт.
А где источник песни той,
Ты думал или нет?
Любил ли ты когда-нибудь
Всем сердцем, не шутя?
Держал ли нежно ты в руках
Любимое дитя?
Запечатлел ли ты в стихе
Святое слово «мать»
И детство, что нельзя никак
У памяти отнять?
Делил ли горе ты с людьми,
Когда оно пришло?
И в день, для всех счастливый, ты
Нашел в словах тепло?
Скажи нам: верил ли ты в жизнь,
Когда страдал народ,
И пел ли с верой той ему
В часы его невзгод?
Жива в народе счастья песнь!
Ту песню слышал ты?
А если слышал — понял, где
Источник красоты?
‹1953›
МИХАИЛ РУДЕРМАН
(Род. в 1905 г.)
ПЕСНЯ О ТАЧАНКЕ
Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи!
Видишь, облако клубится,
Кони мчатся впереди.
И с налета, с поворота
По цепи врагов густой
Застрочит из пулемета
Пулеметчик молодой.
Эх, тачанка-ростовчанка,
Наша гордость и краса,
Конармейская тачанка,
Все четыре колеса!
Эх, за Волгой и за Доном
Мчался степью золотой
Загорелый, запыленный
Пулеметчик молодой.
И неслась неудержимо
С гривой рыжего коня
Грива ветра, грива дыма,
Грива бури и огня.
Эх, тачанка-киевлянка,
Наша гордость и краса,
Комсомольская тачанка,
Все четыре колеса!
По земле грохочут танки,
Самолеты петли вьют,
О буденновской тачанке
В небе летчики поют.
И врагу поныне снится
Дождь, свинцовый и густой,
Боевая колесница,
Пулеметчик молодой.
Эх, тачанка-полтавчанка,
Наша гордость и краса.
Пулеметная тачанка,
Все четыре колеса!