Моника положила вилку, вытерла рот, взяла стакан с молоком, но, вместо того чтобы пить, замерла, глядя в окно.

Кент сказал:

— Кажется, ты не хочешь, чтобы я выспрашивал о нем, правда?

— Да, не хочу.

— Почему?

Она взглянула на сына.

— А почему вдруг сейчас?

— Не знаю. По многим причинам. Потому что мне уже семнадцать лет, и меня это как-то стало волновать. Потому что мы вернулись в Миннесоту, где ты жила, когда я появился на свет. Он ведь здешний, правда?

Моника, вздохнув, снова повернулась к окну, но ничего не ответила.

— Ведь так?

— Да, но он женат, и у него семья.

— Он знает обо мне?

Она поднялась с места, прихватив посуду. Кент пошел за ней к раковине, продолжая настаивать:

— Ну, ма, я же имею право знать! Он слышал обо мне? Моя тарелку под струей воды, она ответила:

— Когда ты родился, я ничего ему не сообщила.

— Значит, если он сейчас обо мне узнает, то я доставлю ему только неудобства, так?

Моника повернулась к сыну.

— Кент, я люблю тебя. Я так хотела, чтобы ты у меня был, с того самого момента, когда узнала, что беременна. Беременность мне нисколько не помешала. Я продолжала работать, стремиться к своей цели, и была счастлива, что делаю это все ради тебя. Разве тебе этого недостаточно? Разве я была плохой матерью?

— Дело не в этом. А в том, что если где-то здесь, в городе, живет мой отец, то, может быть, нам пора познакомиться.

— Нет! — выкрикнула она.

В наступившей тишине сын смотрел на мать, его лицо горело.

Поняв свою ошибку, Моника крепко зажала рот рукой. В ее глазах появились слезы.

— Пожалуйста, Кент, — умоляюще проговорила она, — не сейчас.

— Почему не сейчас?

— Потому что.

— Мама, что ты говоришь, — уже спокойнее и так, словно он был взрослее, сказал Кент.

— Сейчас неподходящее время для нас обоих. Ты… ну, посмотри, переезд в другой город, новая школа, новые знакомства… и всем этим надо заниматься сразу. Зачем нагружать себя еще одной проблемой.

— Неужели ты думала, что я никогда не буду тебя расспрашивать ма?

— Не знаю, не думала. Я просто… Я, наверное… ну, может быть, когда ты вырастешь и решишь обзавестись своими собственными детьми, может, тогда.

Вопросительно глядя на нее карими глазами, Кент произнес:

— Вы не поддерживали связь после того, как я родился?

— Нет.

— Но он сейчас здесь живет?

— Да… да, кажется.

— Ты его уже видела?

Моника впервые в жизни солгала своему сыну.

— Нет.

Он серьезно смотрел на нее, обдумывая что-то. Потом тихо сказал:

— Ма, я хочу его знать.

Вопреки всем своим намерениям, она понимала, что у сына есть такое право. Кроме того, казалось, будто сама судьба свела его с отцом для того, чтобы им не удалось избежать знакомства. Может быть, нечто неотвратимое толкало их друг к другу, перемещая какие-то протоны и нейтроны в атмосфере и пробуждая шестое чувство Кента, когда он был рядом с Томом? Или голос крови обладает такой силой, что будит дремлющую способность передавать мысли на расстоянии? Если нет, то почему Кент спрашивает об отце именно сейчас?

— Кент, я пока не могу тебе всего рассказать. Пожалуйста, смирись с этим на время.

— Но, мама…

— Нет! Не сейчас! Я не говорю, что буду всегда скрывать от тебя правду. Но ты должен доверять мне. Сейчас не время.

Она видела, как окаменело лицо сына, потом он, резко развернувшись, вышел из кухни и направился в свою комнату.

Он хлопнул дверью, презрев годами повторяемое правило о том, что нельзя хлопать дверями, затем бросился на кровать, заложил руки под голову. Глазами, полными злых слез, Кент уставился в потолок.

Она не имеет права утаивать это от него! Никакого! Он тоже личность! И появился на свет от двух людей, и то, каким он стал, что чувствует и на что надеется, о чем мечтает, — передалось к нему от обоих родителей. Все знают, от кого они родились, кроме него! Это несправедливо! И она, конечно, все понимает, иначе ворвалась бы сюда и устроила ему нагоняй за хлопанье дверью.

Всю жизнь она прилагала невероятные усилия, чтобы восполнить для него отсутствие отца, и он всю жизнь притворялся, что прекрасно без него обходится. Но это было неправдой, и теперь Кент хочет узнать все. Мать росла в полной семье, и не знала, как себя чувствуешь, когда в начальной школе все рисуют свою семью, а на его картинке — всего двое. Она не понимает, каково ему было стоять среди мальчишек и слушать их рассказы о том, как кому-то папа починил руль на велосипеде, или брал с собой на рыбалку, или учил стрелять из настоящего ружья. Кент вспомнил, что когда они жили в Айове, там был один мальчик по имени Бобби Янковски, так его отец делал для сына буквально все. Он учил Бобби играть в бейсбол, брал его в походы, помог ему собрать автомобильчик с дистанционным управлением и организовал гонки. А в один чудесный зимний день, когда школу закрыли из-за пурги, отец Бобби построил двухэтажную снежную крепость с лестницей, окнами из прочного пластика и мебелью из спрессованного снега. Он вынес фонарь и разрешил мальчикам играть даже после того, как стемнело, а когда они спросили, можно ли переночевать в крепости в спальных мешках, он ответил: можно. Все ребята предприняли попытку заснуть там и, конечно, через час уже разбежались по домам, но Моника категорически запретила Кенту даже и думать о такой ночевке. После этого он надолго уверился в мысли, что, будь у него отец, он разрешил бы ему провести ночь в крепости. Сейчас, когда он вырос, то понял, что родители всех тех мальчишек прекрасно знали — их дети не продержатся на морозе и часа, но сама возможность участвовать в приключении, пусть даже на недолгое время, — вот чего так не хватало Кенту.

Бобби Янковски, самый счастливый мальчишка из всех, кого Кент когда-либо знал.

А сегодня эта девочка, Челси.

Когда ее отец, знакомя их, приобнял дочь и позже, когда она сказала, как им гордится, потому что все ее друзья считают его справедливым человеком, — нет, мама и представить не может, какую бурю эмоций это вызвало в Кенте. Сильнее всего была почти болезненная тоска, смешанная с сожалением, потом гнев и твердая решимость выяснить, кто его отец, и познакомиться с ним.