Собственные раздумья сегодня раздражали и обременяли Гиллеля, и он - для отдохновения - углубился в мысли Риммона. Тот вначале был погружён в планы реконструкции подъездной аллеи и ремонта ветхого арочного моста в своём имении. Потом в его голове завитали образчики новых интерьеров и принадлежности свадебной церемонии, а сейчас все мысли были заняты отделкой помещений и приобретением новой - двуспальной - кровати для супружеской спальни. Важным представлялся и заказ декоратору, - какие обои предпочтет Эстель? Может, тёмно-вишневые? Какой цвет у неё любимый?

  -Жемчужно-розовый, - лениво буркнул Гиллель, растягиваясь на диване.

  Матримониальные планы Сирраха ничуть не увлекли его и, вынырнув из риммоновых мыслей, Хамал снова задумался. В течение трех последних недель он не упускал случая проникнуть в помыслы Мориса де Невера, и был абсолютно уверен в своих наблюдениях. Но то, что он читал там, было непостижимо! Начать с того, что мысли вчерашнего помешанного на сладострастии кота были теперь точной копией мыслей девственника Ригеля, так он ещё и умудрялся мыслить цитатами из Евангелия! Добро бы, притворялся. Но Хамал безошибочно читал самое потаённое. И Вальяно... Вальяно стал въявь благоволить к Неверу!

  Хамалу очень нравился Рафаэль Вальяно, его невероятный интеллект и ошеломляющие знания, и то, что тот практически не замечал его, очень задевало самолюбие Гиллеля. Он чувствовал уколы зависти и ревности, когда видел, что Невер с Ригелем почти каждый вечер уходят к профессору и после часами, наперебой цитируя, восторгаются им.

  За окнами сгустилась тьма. Риммон зажёг свечи, сказал, что скоро закончит, и предложил поужинать. Хамал молча кивнул. В тёмном углу что-то зашевелилось и страшно зарычало. Гиллель вздрогнул и подскочил, сжавшись от ужаса.

  - Боже мой, что это!?

  - Что с вами, Хамал? - Элегично, не отрываясь от бумаг, спросил Риммон. - Это же Рантье.

  - А чего рычит?

  - Нергал идёт.

  На лестнице вскоре и впрямь раздалось визгливое разухабистое пение. Фенриц, плотно закусив, любил подрать глотку. Вот и сейчас он во всё горло распевал арию герцога Мантуанского, заглушая своим звучным козлетоном даже бой главных часов, пробивших восемь.

  - ... La donna è mobile

  qual piuma al vento,

  muta d'accento e di pensiero.

  Sempre un amabile

  leggiadro viso,

  in pianto o in riso, è menzognero.

  È sempre misero

  chi a lei s'affida,

  chi le confida mal cauto il core!

  Pur mai non sentesi

  felice appieno

  chi su quel seno non liba amore!

  Голос постепенно стих в глубине галереи. Рантье успокоился, и, свернувшись пушистым клубком у камина, уставился на огонь. Успокоился и Хамал.

  - Надо полагать, наш несравненный и бесподобный Фенриц любит Верди. У него довольно приличный баритон. Как он умудряется брать теноровые ля-си-бемоль как си-до? И, почему он вообще всё время поёт теноровые партии?

  Ответ Риммона не отличался логичностью, зато пленял эмоциональностью.

  - Потому что свинья. Чуть не сморил моего пса, - злопамятно пробормотал он и неожиданно даже для самого себя с отвращением полушёпотом добавил. - Нехристь.

  Глава 24. Подлинное величие.

  'Горше смерти - женщина, потому что она - сеть,

  сердце её - силки и руки её - оковы.

  Угодный Господу спасётся от неё, а грешник будет уловлен ею'.

  Екклесиаст. 7.26.

  Шумное празднество в гостиной Эстель Морис променял на тишину библиотеки, а после встречи с Хамалом пришёл к себе в спальню. Там его ждали несколько книг Вальяно. Морис вообще любил книги, причём, обожал даже их запах, золотые обрезы переплетов и роскошь виньеток. Книги Вальяно были необыкновенно красивы, а исходящий от них аромат напоминал благовоние каких-то восточных специй, но каких, Морис не знал. Листая одну из книг, он протянул руку к другой, и пальцы его чуть не столкнули стоящий на углу стола бокал с вином. Морис не помнил, чтобы оставлял его тут, но, может быть, заходил Эммануэль? Он не хотел пить, и погрузился в 'Жития святых'. Он и раньше, ещё в имении отца, пробовал читать их, но внимание рассеивалось, он утомлялся и мало что понимал. Но теперь мир, казавшийся ему раньше далеким и непостижимым, открылся во всей полноте. Прошло чуть больше часа. На пороге спальни послышались шаги. Морис, сидя спиной к двери, подумал, что это Эммануэль.

  - Знаешь, я только сейчас понял, насколько вера в Господа, преображая душу, меняет жизнь. Без Него она - хаотичное сцепление пустых дней, завершающееся смертью, обесценивающей всё. А предлагаемые паллиативы - 'жить в сердцах' тех, у кого зачастую и сердца-то нет, или 'оставить своё имя в веках' - это такая пошлость... На кой чёрт, скажи, векам твоё имя? И какая разница в шестьдесят - что в твоём прошлом? Какая разница, что ты написал, скольких целовал, какими винами услаждал себя? Но если в шестьдесят нет надежды на вечность, и прошлое, и настоящее станет кошмаром.

  Эммануэль не ответил. Морис недоумённо обернулся. На пороге стояла Симона.

  Морис помертвел. Он понял всё и сразу, и холодный ужас сжал его сердце. Он и раньше иногда подмечал очарованные взгляды Симоны, но не хотел даже задумываться об этом. Буря поднялась в его душе. Это было стократ хуже Эрны... Боже, как прав Хамал! Этот приход - надругательство и над её собственным, и над его достоинством. С тоской он подумал о том, какую боль должен будет испытать Эммануэль, если узнает об этом. А он узнает, задержись она тут лишнюю минуту. Выгнать? Сбежать самому? Будь всё проклято.

  Увидев выражение его лица, Симона вздрогнула и попятилась.

  - Вы ошиблись дверью, мисс? - спросил Невер и, не давая ей опомниться, подхватил её под руку и вывел из спальни. Через несколько секунд они оказались в галерее. Морис галантно поклонился на прощание, стараясь не смотреть в наполненные слезами глаза Симоны. Она отвернулась и побежала по коридору. Стоило ей скрыться из виду, как из портала вышел Эммануэль, направлявшийся к нему. Морис еле заметно перевел дыхание и улыбнулся.

  - Что-то случилось, Морис?

  В почти невероятной силе прозорливости Эммануэля Морис де Невер имел возможность убедиться стократно. Сколько раз он пугал Мориса глубоким и безошибочным анализом самого сокровенного и в нём, и в себе, и в других. Почище Хамала. Но сегодня Невер был воистину неуязвим. Его взгляд отвердел и застыл в спокойной уверенности.

  - Закончилось мозельское. Ты же не любишь мадеру. Я подумал было сходить в Верхний портал, но вспомнил о бутылке шамбертена. На ужин нам хватит.

  Эммануэль внимательно вгляделся в лицо Мориса. Он ощутил его внутреннее беспокойство, но причины не постиг. Они вошли в апартаменты Мориса, продолжая разговор. Невер сумел полностью овладеть собой и успокоиться. Ничего не было. Сохранить в тайне, тем более, от Эммануэля, можно только то, что забудешь сам. Вот он и забудет обо всём. Вспомнив их последнюю встречу с Вальяно, Морис спросил:

  - Почему Вальяно сказал, что страсть мужчины и женщины мерзостна перед Богом? Неужели наш Риммон так уж грешит, влюбившись?

  - Мерзостна только страсть, но не любовь, ибо в страсти человек одержим и забывает Бога. Одержимость страстной любовью ничем не лучше одержимости вином или местью. Духовная же любовь есть жалость и сострадание к человеку, умение смиряться перед ним, прощать и не помнить совершенного им зла, платить за зло добром и не судить его. Такая любовь не имеет опоры в естественной симпатии и распространяется на всех людей - братьев во Христе. Что до Риммона, - Эммануэль улыбнулся, - его склонность, конечно... не очень духовна, но и одержимым я бы его не назвал. К тому же ... 'мир должен быть населён', как выразился один из самых обаятельных персонажей Шекспира.

  - Да, наверное. Ты заходил ко мне сегодня? - Невер неожиданно вспомнил о бокале вина на столе в спальне.