Морис поднял глаза на Гиллеля.

  - Вы это серьёзно?

  - Да, но, боюсь, эти потаскушки только об этом и мечтают...

  - Да нет же ... я о Нергале. Почему... волкодлак?

  - Что? А ... Да. А вы и не знали? Да, уверяю вас, он - оборотень-вервольф, а Мормо - вампир.

  Морис де Невер вздрогнул и побледнел.

  - Вы...ш-ш- шутите?

  - Да нет. С чего бы? - Хамал недоумевал, совсем забыв, что не все читают мысли собеседников. - Но вы не бойтесь - они не безумны и понимают, что афишировать подобные склонности здесь опасно. Они удовлетворяют свои аппетиты за пределами замка. В этом смысле просто остерегитесь выходить из Меровинга в полнолуние - и только. Это не сущностно. Но вы сбили меня. Я же о другом.

  Побледневший Невер медленно приходил в себя. Сомневаться в истинности сведений Хамала оснований не было, но сами сведения своей неординарностью завораживали и ошеломляли. Гиллель же продолжил было рассказ о своих мужских проблемах и женских мерзостях, но, неожиданно взмахнув рукой, перебил себя.

  - Тьфу! А ведь до чего странно! Стоит двум мужчинам сойтись вместе, с чего бы ни начался разговор, обязательно свернут на баб!... Но не могу не поведать вам забавнейшую историю одной девственницы, - продолжал он. - Услышал летом от одного знакомого в лупанаре. Пока не забыл. Впрочем, это настолько прелестно, что, надо полагать, запомнится. Так вот, дочь одной разбогатевшей дамы полусвета промышляла в течение семи лет - с тринадцати до двадцати - любопытным промыслом, позволяющим сохранить невинность, умудрившись при этом пропустить через... м-м-м... задний проход свыше тысячи мужчин. Желающие находились постоянно, несмотря на немалую цену. Закончилось всё пышным бракосочетанием с состоятельным джентльменом, которому в дар была принесена непорочность и солидное приданое, заработанное в поте м-м-м... известного места. Приехавший поздравить новобрачных старший брат молодожёна с изумлением узнал в невестке привычный объект своих... высоких чувств, стоивший ему к тому же солидной части семейного капитала. Он пригрозил новой родственнице, что выдаст её мужу, и принудил к бесплатному оказанию ему прежних услуг. При этом, заметьте, он был настолько порядочен и благороден, что никогда не покушался на то, что принадлежало брату как мужу. Всплыло всё случайно. Проболтался старый камердинер, неоднократно наблюдавший всю церемонию через замочную скважину гардеробной.... В чудном мире живём, в чудном, ей-богу... В нём - если девственницы, то ложные, а если педерасты, то, как назло, настоящие. Да-да. Мир de vrais pedes et fausses vierges.

  Морис де Невер вдруг поймал себя на том, что, несмотря на проговариваемые собеседником пошлости, он любуется Гиллелем. Густые чёрные кудри, словно руно, обрамляли бледные впалые щеки, а громадные, широко расставленные глаза под тяжелыми складками век искрились каким-то загадочным потаённым блеском. Древняя, даже не голубая, а скорее, индиговая кровь пульсировала в этих венах, гнетущей мудростью Екклесиаста веяло от этого лица. Даже линии носа с причудливо вырезанными ноздрями напоминали Морису буквы иврита. Он подумал, что такое лицо могло быть в юности у Христа, если бы ни это странное, инфернальное свечение глаз.... Или - у Иуды... если бы ни глубина в чёрных провалах зрачков, казавшаяся свободной от зависти и предательства, и вообще - лишенной человеческих чувств. Он отметил про себя, что Хамал, оказывается, развращён и искушен ничуть не меньше, а, возможно, и куда больше его самого, но эта мысль мало его утешила.

  - Но хватит. Действительно, что я всё о мерзостях? - прервал сам себя Хамал.- Судя по вашим мыслям, я кажусь вам отродьем дьявола, n'est-ce pas? Боюсь, что равно не гожусь ни на роль Христа, ни на роль Иуды. Если ваше амплуа premier amoureux вполне определено, то я своё ещё не нашёл, - лицо его порозовело.

  Он был польщён мыслями Невера и вдруг перестал сожалеть, что его тайный дар стал известен им с Ригелем. Это, в принципе, не страшно. Он знал, что его не выдадут, а, кроме того, у него впервые появились собеседники, от которых не нужно было таиться и обдумывать в разговоре каждое слово. Но с Ригелем полная откровенность была немыслима, с Невером же скрывать себя и свою сущность нужды не было. Хамал потому и был столь словоохотлив сегодня. В кои-то веки можно было выговориться. Кроме того, и он с благодарным чувством отметил это, ни у Невера, ни у Ригеля никогда даже в мыслях не мелькало ничего антисемитского. Сейчас, неожиданно осознав, что нравится Морису, Гиллель был смущён и растерян. Он не привык читать в мыслях собеседника хоть что-то лестное для себя.

  Он улыбнулся и расслабился.

  - Однако, вы не ответили давеча на мой вопрос. О l'Air Epais...

  - Ну, вы тоже не блеснули красноречием. Я о нём читал в нергаловой книге, а после мы с Ригелем случайно на него натолкнулись, - Морис коротко рассказал об их ночном приключении.- А вот вам-то откуда всё известно? Стояли внизу у гроба и подпевали? Я пытался разглядеть участников, но эти чертовы маски и мантии...

  Хамал насмешливо покачал головой.

  - Не трудитесь, Морис. Меня там не было. Я прочёл всё по мыслям Нергала и Мормо. Их мысли, особенно с перепоя после Чёрной мессы - о, это Песнь Песней! Нет, дорогой Морис. Сам я - плохой адепт вашего христианского Бога, но это не основание для целования зада вашего же христианского дьявола. Азазеллу - козлы. Не понимаю, почему я должен быть в их числе? Назовите это гордыней, но я не считаю себя глупцом. Иногда даже являю проблески подлинного интеллекта. Кстати, вы заметили странность...

  - Странность?

  - Да, назовём это так. На курсе вообще нет глупцов. Дьявольские духовные искажения - есть и, боюсь, тут мы с вами - не исключение, а вот глупцов нет. А жаль, кстати. Глупец не умеет скрывать свои пороки, умный же превратит их в основополагающие принципы, оправдывающие любую подлость. Вам будет трудно поверить мне, Морис, но покойник Виллигут был весьма умён, и если бы его ум не состоял на службе у его же содомских прихотей... К тому же... вы не знаете немецкий?

  Морис отрицательно покачал головой.

  - Я-то сперва предположил, что его родовая фамилия переводится как 'добряк Вилли', а оказывается, я сужу по экслибрису на его книгах, в веках она звучала как Willgott - Бог воли.

  - Бог воли?

  - То есть - дьявол. Так что для него l'Air Epais был, возможно, обретённой родиной духа.

  -Чёрт меня подери, я признаться, думал, что после того, как Нергал ублажил-таки Генриха, я избавлюсь от его надоедливых приставаний. Неужто ему Фенрица мало было?

  Гиллель неожиданно прыснул со смеху.

  -Тут уж я могу просветить вас в полной мере, мсье де Невер. Нергалу, в общем-то, всегда было абсолютно всё равно, куда ткнуться, но он не содомит и предпочитает женщин. Виллигут надоел ему, и Фенриц сыграл с ним третьего дня изуверскую шутку, велев приготовить на их 'любовный' ужин салат с солеными огурцами, молочный коктейль и торт с масляным кремом. Не доверяя проверенным народным рецептам, он заказал в Шаду у аптекаря кварту слабительного, смешал коньяком - и всем этим угостил Генриха. Цель его была проста - он просто хотел несколько дней отдохнуть от его навязчивости. Три дня он и отдыхал...

  Морис против воли тихо рассмеялся.

  -Родина духа обернулась мачехой?

  Хамал кивнул и вдруг помрачнел.

  - Эммануэль сказал, что я - по его мнению, Человек Духа. Если только предположить, что духовность придаёт мерзостям оттенок некой гармоничной завершённости, так сказать, одухотворяет их? Но, боюсь, он говорил о другом. Если же то, что тебе воздают, больше того, что ты есть, нужно либо стать выше, либо - исчезнуть совсем. - И увидев, как побледнел де Невер, Хамал поспешил заметить, - это я о себе, Морис.

  Оба надолго замолчали.

  - Я вначале полагал, что Эммануэль наивен, - проговорил наконец Невер, - Чист и наивен. Потом понял, что просто - чист. Он не понимает многого именно по кристальной чистоте, но ведь всё, что он не понимает - просто мерзость. Не понимать мерзости! - Лицо Мориса де Невера исказилось, и Хамал впервые рассмотрел, как он истомлён и измучен. - А я? Есть ли на свете мерзость, которой бы я не понимал? Вы правы, Хамал. Чем я лучше Нергала, с которым мы сталкиваемся в одних и тех же смрадных притонах? Странно как раз то, что я цепляюсь за Ригеля, так боюсь упасть в его глазах. А ведь, узнай он обо мне всё, он, наверное, просто пожалел бы меня.