Она вытянулась на спине, устроив рядом кота, глядя на высокий, выложенный мозаикой потолок. Изабелла и сама не заметила, как задремала — легким, лихорадочным сном. Она слышала шуршание моря. Погружаясь в кромешную тьму, девушка уловила какие- то голоса — мужчины и подростка.

— Венецианцы, — поняла она. "Странно, откуда они тут?"

До нее донесся скрип лодки по камням и ласковый, мальчишеский голос: "Сюда, батюшка. Осторожней только".

— Посмотри, Джованни, — велел мужчина, — факелов нет на холме?

Подросток, — высокий, крепкий, — обернулся, луна вышла из-за туч. Девушка увидела блеск его серых, больших глаз. Рыжие кудри шевелил ветер. "Они до утра не спохватятся, — ответил мальчик, — в арабской одежде. Мужчина уже сидел в лодке, подросток, прошлепав по воде — устроился на веслах.

— Все время на север, — велел отец. Он положил левую руку, — правой у него не было, — на плечо сыну. "Хватит, — пробормотал Джованни, ловко ставя парус, — почти семь лет тут просидели. Я справлюсь, батюшка, вы не волнуйтесь. Тут сто миль всего лишь. Нас рыбаки сицилийские подберут, или еще кто-нибудь".

— Справишься, конечно, — улыбнулся мужчина. Изабелла заметила месиво старых, побледневших шрамов на месте его глаз.

Она проснулась, вздрогнув. Девушка долго лежала, повернувшись на бок, гладя теплую шерсть кота, шепча: "Господи, помоги мне".

Над океаном медленно поднималось солнце. Изабелла, увидев в дверях спальни рабыню, велела: "Приготовь мне ванну — прямо сейчас, и завари кофе". Девушка посмотрела на Гато и улыбнулась: "Все будет хорошо".

Федор обернулся на племянника. Заставив свой голос звучать спокойно, он указал на поднимающуюся ввысь гранитную стену: "Приехали".

— Ого, — присвистнул Пьетро, спешиваясь. "Тут живет моя тетя Изабелла? Она принцесса? А почему султан хочет меня видеть?"

— Имел ли ты право? — повторил про себя Федор, взяв под уздцы своего жеребца. Он задавал себе этот вопрос всю ночь, — уложив Пьетро, раскурив кальян. Он вдыхал пахнущий розами дым:

— Нельзя везти туда ребенка. Лучше всего — прямо с утра отправить его куда-то в безопасное место. Черт, тут даже евреев пока нет. Были бы, — пошел бы к ним, попросил спрятать мальчика на первое время. Все же, по их законам — он тоже еврей. Ах, Джованни, Джованни…, - он покачал головой и вспомнил блестящие, счастливые глаза друга.

— Понятно, что он голову потерял — десять лет монахом был. Да и кузина моя — тут ни одного мужчины не видела, кроме этого Сиди Мохаммеда. Может, Джованни уже убили, хотя нет, — Федор налил себе чаю, — султан не будет поступать опрометчиво. Не такой он человек. Я бы тоже — если бы столько лет монахом прожил, вряд ли бы устоял.

Он затянулся, и, выпустив дым, закинул руки за голову. "В общем, — смешливо сказал себе Федор, — ты святого отца скоро догонишь. А все почему? Потому что не надо тебе никого, кроме нее".

Федор вспомнил черные, с золотистыми искорками глаза, ее низкий, грудной голос, темные, уложенные в причудливую прическу локоны. Она, смеясь, опускала карты: "Нет, нет, месье Корнель, я не могу так притворяться".

— А вы попробуйте, мадемуазель Бенджаман — белая роза была приколота к темно-золотистым кружевам, что закрывали смуглую, большую, тяжелую грудь. "Вы же актриса, — усмехнулся Федор, — вы все время притворяетесь".

Тео покраснела и покачала головой: "Нет, месье Корнель, не все время. Только на сцене".

— Вот сейчас, — Федор перетасовал колоду, — и начнем учиться — как это делать в жизни.

Тео взглянула на свои карты. Федор, увидев довольную улыбку на гранатовых губах, строго велел: "Нет, нет, еще раз".

Дым кальяна уходил в маленькое окошко под потолком, на улице лаяли собаки, блестели низкие, крупные звезды:

— Женюсь, наверное. Лет через пять, на какой-нибудь хорошей девушке. Пусть дома сидит и детей воспитывает. Не по любви, конечно, но так, как Тео — я уже никого не полюблю, никогда. И в Россию не вернусь. Жаль, — он закрыл глаза и увидел перед собой темно-синий простор Невы, блеск кораблика на шпиле Адмиралтейства:

— Оставь, Федор Петрович, на чужбине умрешь. А Тео…, будешь ей на сцене любоваться. Ты ведь и этим счастлив. Возьму с собой Пьетро, — наконец, решил он, разжигая свежие угли в кальяне. "Сиди Мохаммед не тронет ребенка, он человек чести. Мальчик должен свою тетю увидеть, и она его тоже".

— Сиди Мохаммед, — наконец, ответил Федор, стуча медным молотком в огромную дверь, — выразил желание с тобой встретиться. Твоя тетя все-таки десять лет провела, в Марокко.

В двери открылась какая-то забранная решеткой щель. Федор, глядя в темные, бесстрастные глаза напротив, вежливо, медленно сказал по-арабски: "Передайте его величеству султану, что здесь — племянник ее высочества принцессы. Спасибо".

Щель захлопнулась, и они стали ждать.

Сиди Мохаммед выслушал наклонившегося к его уху Малика. Поднявшись, походив по огромному, затянутому шелками залу, султан коротко велел: "Подожди!"

Над зеленой, влажной, только что политой травой сада порхала красивая, серая голубка.

— Я ее в горах видел, — вдруг подумал султан, — тогда, пять лет назад, когда узнал, что этот Даниял — родственник моей девочке. Племянник…, - он поднес к губам серебряную чашку с кофе и поморщился. "Не хочу ее ни с кем делить, — холодно сказал себе султан. "Не хочу, не могу. Но ты ведь сам говорил — у девочки должна быть семья, как ты смеешь? Аллах, устами пророка Мухаммеда, учит нас: "Не прерывайте родственных отношений". Кто ты такой, чтобы спорить с Аллахом?"

— А я зайду! — раздался с порога звонкий, страстный голос. Сиди Мохаммед обернулся — она стояла на пороге, маленькая, с ног до головы закутанная в серебристый шелк, с закрытым лицом. Он щелкнул пальцами. Малик мгновенно исчез, затворив за собой двери.

Дочь откинула вуаль и взглянула на него большими, покрасневшими, припухшими глазами. "Я виновата, папа, — сказала она твердо. "Мы виноваты. Нам надо было прийти к тебе и попросить твоего благословения, как сказано в Коране: "Преклоняй пред родителями крыло смирения по милосердию своему".

— А еще пророк Мухаммад, — сам того не ожидая, отозвался султан, — говорил Хансе бинт Хизам: "Я хочу, чтобы женщины знали — они не подневольны отцам своим, и могут выбирать себе мужа сами". Он тяжело вздохнул. Подойдя к дочери, султан поцеловал ее в лоб. "Расскажу тебе кое-что, — Сиди Мохаммед, усадил ее на подушки, и налил кофе.

Изабелла слушала, а потом сказала: "Прости меня, папа. Прости, пожалуйста. Если бы я знала…, Но, может быть, — робко добавила она, — принцесса Зейнаб, да упокоится она с Аллахом и тот человек — любили друг друга?"

— Как мы с Джованни, — чуть не добавила она.

Отец долго стоял, повернувшись к ней сильной, не старческой спиной, глядя на море. "Может быть, — его голос надломился. "Только я уже никогда об этом не узнаю, девочка моя. Та Зейнаб…ей было пятнадцать, она побоялась прийти ко мне и обо всем рассказать. Ты тоже, — вздохнул отец.

— Мы бы пришли, — твердо сказала Изабелла, подойдя к нему, взяв его за руку. "Вообще-то, — вдруг, смешливо подумал Сиди Мохаммед, — любой богослов мне скажет — ей надо носить при тебе хиджаб, нельзя ее трогать, нельзя целовать. Не родная же дочь. Но никто, кроме Аллаха, не видит, а Он меня простит — для меня Зейнаб все равно, что мое кровное дитя".

Он вздохнул, и привлек ее к себе: "Я велю выпустить твоего жениха, — сказал султан, — ты только расскажи мне — это как же он из монаха так быстро в мужчину превратился? Впрочем, не надо, — он заметил, как покраснела девушка, — я с ним сам поговорю. А тебя твой племянник ждет, месье Корнель его привез".