Придя в гостиницу, Сара легла в постель и долго лежала, будучи не в состоянии уснуть, напряженно вытянувшись под одеялом. Она не была зеленым новичком, не знающим ничего о жизни. Когда ей исполнилось семь, а сестре всего три, их мать убежала из дома с любовником. Разве Сара не поняла с тех пор, что чувственность, похоть могут искалечить людям жизнь?

Позднее, с двенадцати лет, она уже работала в типографии у отца — наборщиком, а с пятнадцати стала сама писать статьи. С той поры с какими только проявлениями человеческой натуры она не сталкивалась! Но научилась сдерживать собственные эмоции и давать волю своему гневу или сочувствию только на газетной бумаге. «Слишком сильно переживая, теряешь объективность», — любил повторять отец, и, так как не было на земле человека, кого она больше почитала, чем Айзика Меррита, его слова она запомнила раз и навсегда. И продолжала тем временем узнавать и изучать изнанку жизни — людскую жестокость, безнравственность, жадность и бездушие, похоть.

Но сейчас совсем другое дело. Сейчас речь идет о ее младшей сестре Аделаиде, Адди, с нем она делила постель в раннем детстве, с кем вместе болела ветрянкой и корью и кого, заменяя мать, учила начаткам чтения и письма, манерам и ведению домашнего хозяйства. Аделаида, которая так тяжело переживала уход матери… Аделаида — в этом ужасном месте совершает эти ужасные дела с этими ужасными мужчинами!..

Перед глазами Сары вновь возникла большая комната в борделе — мокрогубые клиенты, мадам с сигарой во рту… Вырождение, упадок… Что заставило Аделаиду пойти туда? Сколько времени она уже там? Занимается ли она проституцией с тех самых пор, как ушла из дома?

Пять лет… Сара прикрыла глаза… Пять долгих лет — и все ночи с этими мужчинами… Она снова широко открыла глаза… Пять лет или пять ночей — где мера порочности и разврата, и какова она?..

Да, настоящий шок испытала Сара, увидев свою сестру в этом греховном наряде, располневшую фунтов[2] на двадцать, с размалеванным лицом и перекрашенными завитыми волосами. Когда Сара видела ее в последний раз, та была юной и тонкой, с длинными и шелковистыми белокурыми локонами, с нечастой робкой улыбкой. Она была истинной христианкой, послушной дочерью и любящей сестрой. Что заставило ее так измениться? Что?..

«Черт побери! Вo что бы то ни стало я должна узнать это!»

Утром ее разбудило тихое звяканье крышки на баке с водой в холле. Раскрыв глаза, она уперлась взглядом в голые балки потолка. Постепенно память вернула ей события вчерашней ночи и утвердила уверенность, что она непременно вырвет сестру из дома мадам Розы.

Она вскочила с кровати, открыла один из чемоданов, разложила на одеяле одежду. Отворила дверь, выглянула в коридор, схватила в комнате эмалированный кувшин и поспешила к бачку с водой. Опустив туда палец, прошептала с гримасой: «Ой, ужас! Просто ужас!», но окунула кувшин и понесла в комнату плещущуюся ледяную воду. Несмотря на холод, она тщательно умылась с мылом и мочалкой.

Через полчаса Сара уже выходила из дверей «Большой Центральной», все еще вздрагивая от холода; волосы у нее были собраны в пучок на затылке, одета просто и строго: черные ботинки на высоком каблуке, коричневая широкая юбка, такого же цвета блуза и двубортный шерстяной жакет.

Сентябрьское утро было прохладным. Остановившись на углу тенистой дорожки, она снова содрогнулась, взглянула в обе стороны поперечной улицы и стала натягивать перчатки, прижимая под мышкой кошелек с деньгами и держа в зубах свой дешевый блокнотик. Затем двинулась по дощатому настилу улицы, ее каблуки выбивали частую дробь, пока не дошла до перекрестка с улицей, которая оканчивалась за гостиницей, там, где Дедвудский ручей с грохотом впадал в Уайтвудский. За ними вставала стена ущелья, заслонявшая их от солнца. Сара вычислила, что ущелье тянется с северо-востока на юго-запад и что она сама сейчас и «Большая Центральная» находятся на его юго-западном конце, а квартал публичных домов и ее сестра — на северо-восточном.

Идя по улице, она глядела вверх — на бирюзовое небо, на вызывающие головокружение отвесные стены каньона, заканчивающиеся бурого цвета скалами с одной стороны и белыми, похожими на башни, с другой. А вместе они напоминали огромную акулью пасть, готовую проглотить протекающий далеко внизу поток. Скалистые склоны были либо совсем голы, либо поросли огромными соснами, которые темно-зелеными пятнами покрывали их в разных местах, тыча в небо свои темные верхушки, как грозящие пальцы. Но было много и сухих, мертвых деревьев — целые заросли. Отсюда и название каньона и города — «Мертвый Лес».

Сам город выглядел как совершенно случайно возникший в этих зарослях и загнанный какими-то сверхъестественными силами на самое дно ущелья. Он начинался тут множеством палаток и хижин, шел потом вверх по склонам, к расщелине, напоминавшей по форме бутылочное горлышко, и там превращался в единственную прямую улицу — Главную. Но и на ней здания были разбросаны как попало, в спешке, в лихорадке… в «золотой лихорадке», построенные или купленные на неделю, на две, на месяц, пока не повезет их владельцу.

Да, город возник здесь по воле случая, и это ощущение усиливалось видом многочисленных рудопромывочных желобов, заброшенных или действующих, похожих на молчаливых жирафов, расставивших ноги и пригнувших шею к ручью, чтобы вдоволь напиться.

Сара шла теперь по Главной улице, несколько оживлявшейся многочисленными вывесками: мясника, адвоката, врача, еще одной гостиницы, пробирщика (проба металлов), игорных домов («Монтана-Клуб» и «Чикаго-Рум» были самыми большими зданиями во всем городе, и на их дверях висели хвастливые извещения, что эти двери никогда не закрываются), еще были вывески парикмахера, кузнеца, пивовара, многочисленных салунов (Сара насчитала тринадцать и перестала считать), пекаря, торговца скобяными изделиями и, конечно, публичных домов. В общем, как она и опасалась, здесь было все для мужчин и ничего для женщин. Ни единого магазина с товарами женского ассортимента.

Существование двух театров немного согревало душу, но здания при свете дня оказались с дощатыми стенами и брезентовыми крышами. Деревянный «Столб Свободы» на углу Главной и Золотой улиц свидетельствовал, что здесь хоть как-то отмечалось Четвертое июля — столетие со дня образования Соединенных Штатов. Радовало также, что кто-то начал сооружать деревянные водопроводные трубы — видимо, чтобы собирать воду из подземных ключей для домашних нужд.