На уроке географии Зоя была немного рассеянна. Она не совсем была уверена, что ее приказание подействовало на Трубкина: уж больно небрежно тот проговорил: «Успокойся, детка, приди в себя!»

Но еще более рассеян был в это же время редактор газеты «Алый парус». Он провел очень тяжелые пятьдесят минут. Он по-прежнему считал Родину статью нелепой, он был уверен, что его засмеют, если он поместит статью в газете, что ему, возможно, даже крепко попадет за подобную глупость. И вместе с тем он ощущал, что не найдет себе покоя, если статья не будет помещена, что это просто для него невозможно. Временами Трубкин думал, уж не поддался ли он влиянию этой черноглазой девчонки, но тут же отгонял от себя эту мысль. Такого быть не может! Это у него что-то с психикой, скорее всего, он просто переутомился: ведь нагрузочка у него — дай бог!

…Даже взрослые не могут заниматься одним и тем же делом непрерывно. Временами и Родя с Веней, не говоря уже о других ребятах, забывали о статье, о социологическом обследовании, о научном обществе. Так было и сегодня. Накануне, вечером, по телевидению показывали скачки. На первой перемене второклашки затеяли игру в ипподром. К середине дня в эту игру играли уже и четвертые классы, а к концу дня ею увлеклись пятые и даже шестые.

«Лошадьми» были мальчишки покрепче, а «жокеями» — те, что полегче. Разумеется, «жокеи» скакали у «лошадей» на закорках. Дистанция была от одного конца коридора до другого. Девочки в скачках участия не принимали, но были ярыми болельщицами. Ими же становились и «лошади» с «жокеями», если не их очередь была скакать. Некоторые даже заключали пари на карандаши, ластики и шариковые ручки.

В том «заезде» участвовали три «лошади»: Валерка Иванов под кличкой «Янтарь» с «жокеем» Венькой Рудаковым: Лешка Павлов (кличка «Шайтан», «жокей» — Маршев) и шестиклассник Столбов («Алмаз», с «жокеем» Кукушкиным).

Если второклашки просто бегали рысцой, то ученики более старших классов усложнили правила игры: «лошади» должны были со своей ношей скакать «галопом» — то есть вприпрыжку, и та, которая сбивалась на «рысь», снималась с дистанции.

Крик в коридора третьего этажа стоял такой, что в учительской на втором этаже поговаривали, не пора ли прекратить это безобразие. «Лошади», малиновые от натуги, с выпученными глазами, не то чтобы вприпрыжку, а скорей вприхромку стремились к финишу мимо стоящих вдоль стен и голосящих зрителей. Уже на середине дистанции Янтарь стал заметно отставать, но Шайтан с Алмазом шли ноздря в ноздрю.

— Шайтан, жми! Алмаз, Алмаз, наддай! Лешка, давай! — вопили болельщики.

И вот когда до финиша оставались какие-нибудь пять метров, Шайтану преградила путь высокая фигура редактора общешкольной стенгазеты. Лицо у редактора было недоброе.

— А ну-ка стой! — сказал он резко.

Болельщики зароптали:

— Ну чего мешаешь! Не мог подождать три секунды!

Но Шайтан и его «жокей» сразу поняли, что к чему. Леша остановился, Родя спрыгнул с него.

— Где твоя статья? Давай ее сюда! — сурово приказал редактор.

— Сейчас, — отозвался Родя и подошел к подоконнику, на котором лежал его портфель.

Увидев редактора, Веня сам спрыгнул со своего «коня», и они вместе с Валеркой приблизились к Трубкину. Пока Родя копался в портфеле, к редактору подошла Круглая Отличница и еще человек восемь ребят, так что Лева оказался в кольце «этой мелочи», как он мысленно именовал пятиклассников.

Зоя стояла в стороне. Она делала вид, что разглядывает носок красной туфельки на правой ноге, и лишь изредка подымала ресницы, чтобы взглянуть на Трубкина, который ее не замечал.

Родя подошел к редактору со своей статьей и отдал ее, сказав:

— Вот! Пожалуйста!

Редактор взял статью, не глядя на ее автора, и стал расстегивать свой портфель. Пальцы его почему-то соскальзывали с замка, и он долго не мог его открыть.

— Значит, все-таки решил поместить? — осторожно спросил Веня.

— Да. Решил, — отрывисто сказал Трубкин.

— Ты что, поговорил с кем-нибудь? — спросил Павлов.

— А тебе что за дело? — сердито отозвался редактор.

— Да так… Я ведь тоже интересуюсь…

— А зачем мне было с кем-то говорить? Я обдумал и пришел к выводу, что статья по существу дельная, только ее надо немного поправить. — Тут редактор впервые взглянул на Родю, и, как показалось некоторым, взглянул с ненавистью. — Только ты имей в виду: я вычеркну все эти твои «увы», все эти твои «в наш грандиозный век». Понятно тебе?

— Понятно. Пожалуйста! — тихо ответил Родя.

Редактор ушел, а Павлов посмотрел на Зою:

— Так ты что, говорила с ним или не говорила?

— Говорила, — коротко ответила Зоя, продолжая разглядывать туфельку.

— А почему же он сказал, что сам передумал?

Зоя пожала плечами.

— Откуда я знаю!.. Может… из самолюбия.

— А что ты ему сказала?

Зоя снова пожала плечами.

— Н-ну… это долго рассказывать, — лениво ответила она и тихо удалилась, держа портфель за спиной.

Ребята не знали, верить Зое или нет. Во всяком случае, они теперь поглядывали ей вслед без прежних усмешечек, и Зоя отметила это. И еще она отметила весьма интересное для нее обстоятельство: бабушка не решилась признаться Зое, что просто выполнила приказание внучки. Бабушка ведь сказала, что она «так и быть, пожалела» Зою. Не решился и Трубкин признаться в том, что он послушался какой-то пятиклашки. Что ж! Если все, к кому Зоя обратится с приказаниями, станут и дальше вести себя так, это будет неплохо: люди не скоро догадаются, что Зоя обладает какой-то удивительной силой и что при встрече с ней не мешает затыкать себе уши.

А Трубкин весь последний урок просидел злой-презлой. Не слушая преподавательницу английского языка, он правил Родину статью, вычеркивая из нее слишком уж пышные фразы. К концу урока учительница подошла к нему и сказала по-английски:

— Трубкин, повторите, пожалуйста, что я сейчас говорила.

Трубкин встал, но повторить не смог и скоро увидел, как преподавательница сделала какую-то пометку в журнале.

Когда уроки кончились, редактора встретил в коридоре его младший брат, шестиклассник Боря.

— Лёв, ты домой? — спросил он.

Трубкин очень бы хотел оказаться сейчас дома, но ему еще надо было пойти к замдиректора по воспитательной части Надежде Сергеевне, показать ей статью, и не только показать, но еще и убедить ее, что в статье высказываются действительно ценные мысли.

— Я задержусь. У меня дела тут, — отрывисто сказал он брату и вдруг спросил: — Слушай! Кто такой этот Родька Маршев из пятого «Б»? Ты его знаешь?

— Ну, немножко знаю. Человек как человек.

Глядя в сторону, редактор процедил сквозь зубы:

— Вот кому бы я с удовольствием шею намылил или уши надрал.

— Бу сделано! — с готовностью ответил Боря, который очень любил такого рода занятия. — Я на это Семку Калашникова мобилизую.

Левин братец направился к выходу. Трубкин хотел было крикнуть Боре, что он не просил его расправляться с Маршевым, что это он просто так сказал, но редактор представил себе, как автору этой проклятой статьи действительно «мылят шею», и у него сделалось так сладко на душе, что он промолчал.

Все уроки в школе кончились, и учительская была полна педагогов. Лишь немногие из них сидели, а остальные разговаривали стоя, так что Лева не сразу отыскал глазами маленькую Надежду Сергеевну.

— Что тебе, милый мой? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

И, злясь на себя, еле выдавливая слова, Трубкин проговорил:

— Вот, Надежда Сергеевна… Мы… мы думаем, что это можно будет поместить в порядке дискуссии.

Лева сказал «мы», имея в виду членов редколлегии, но, как вы знаете, никто из них статьи не читал.

Надежда Сергеевна пробежала глазами страницу за страницей, и редактор с досадой отметил, что она особенно приглядывается к тем словам и выражениям, которые он зачеркнул, но не вымарал так, чтобы их нельзя было прочесть. Приглядывается и при этом улыбается.