Наконец, «Белый дьявол» был нестоек, но убивать людей умел.
Все было прекрасно в этом царстве «порядка», строгой, в пределах, «свободы».
И советские войска были не страшны. Не страшны были потому, что были они в поре образования, подбора.
Красная гвардия, так упорно, стойко и мужественно бившаяся в уличной борьбе, в полевой терялась и, что всего страшнее, поддавалась панике: орудийного огня не выдерживала.
Среди солдат, шедших под советскими знаменами, после первого боя из тысячи оставалось триста. Правда эти триста уж были закаленные бойцы и шли до конца, но этот подбор требовал времени, сил и поражений. Нет, не страшны были советские войска Каледину, Алексееву, Корнилову.
Все обстояло прекрасно на этом российском острове порядка и свободы в пределах.
И вдруг началась червоточина. Паровозов становилось все меньше и меньше, вагонов тоже, – огромная заболеваемость, а ремонта нет. Стали жать рабочих – не идут. Стали приводить под конвоем и ставить к станкам под угрозой расстрела, – но какая же это работа!
То же во всем. Не хватает машинистов. Их приводят под револьверным дулом на паровоз, но стоит чуть зазеваться – машинист исчез. Дошло наконец до того, что юнкерам самим пришлось водить поезда. Но не умели растапливать и стали пережигать массу паровозов. Да и рабочие усердно помогали им в этом и перекалечили целую кучу паровозов и вагонов.
Юнкера все гнали и гнали на Екатерининскую дорогу с Владикавказской паровозы, и они гибли.
Стал чувствоваться недостаток угля. Юнкера забрали с писчебумажной фабрики бумагу и стали топить паровозы бумагой, но это только ухудшило дело.
А в это время советские войска надвигались, подымались казаки.
Не раз и не два стройные, крепкие офицерские батальоны били молодые советские войска. Они отступали, переформировывались, оправлялись и опять шли. Положение их было чрезвычайно трудное: без провианта, без фуража, без возможности реквизиций, ибо население стало бы на дыбы; плохо одетые. Каждый шаг их вперед определялся, будут ли накормлены люди, или нет.
При таких условиях счастливый российский остров порядка мог держаться. Но… и тут червоточина.
В Таганрогском округе крестьяне везли красным советским войскам со всех сторон обозами печеный хлеб, муку, сало, пшено, говядину, гнали скот и за это не брали ни копейки. Мало того, делали между собой сборы и привозили и передавали Красной гвардии по двести – триста рублей.
– Як вы уйдете, паны нас сжують, – говорили крестьяне.
Солдаты, вернувшиеся с фронта, жили у себя дома, хозяйничали и по собственному почину производили разведку. Забирались к юнкерам и привозили советскому штабу ценнейшие данные.
Что же делали в это время генералы Каледин, Алексеев и Корнилов? То же, что и всегда и везде делали генералы и слуги буржуазии, – всячески старались обмануть трудовой народ.
Извне на остров не допускалась ни одна газета, ни письма, ни телеграммы. Обыватель был в блаженном неведении. Ничего не знали о ходе революции, не имели представления об изданных декретах, страшно удивились новому стилю. Кроме бесконечно белеющих степей да городов, прилепившихся к застывшему Азовскому морю, ничего не было.
Вызывали с фронта казачьи части и сообщали им, что большевики грабят и насилуют население.
На Матвеевом кургане казаки раздраженно и спешно выгружали батарею, чтоб разнести «грабителей». Стали расспрашивать:
– Дюже вас грабят большевики?
– Тю вам, та мы сами их кормим, бо воны наши избавители. Хто такий вам брехав?
Казаки постояли, разинув рты, погрузили в поезд батарею и уехали назад.
А советские войска вместе с подымавшимися казаками все теснее сжимали счастливый остров. Красная гвардия стала закаляться в бою – приобрела сноровку.
Заметавшиеся юнкера, офицеры и добровольцы не знали предела своей жестокости. Во дворе штаба юнкеров в «Европейской гостинице» в Таганроге обнаружены двенадцать человек убитых рабочих. Это был цвет пролетариата.
Убивали варварски. Во дворе вырыли яму, на краю поставили лестницу и штыками заставляли рабочего подыматься на несколько ступеней. Потом стреляли. Человек падал в яму еще живой. Когда набралось двенадцать, – сверху бросили собаку и заровняли. Не удивительно, что таганрогские рабочие, как только услыхали, что приближаются советские войска, с риском быть всем перебитыми, восстали.
Советские войска были далеко, верст за двадцать пять, но рабочие с голыми руками – у них было десятка полтора винтовок – кинулись на юнкеров. Юнкера осыпали их убийственным пулеметным огнем. Штабу советскому как-то удалось с помощью населения прислать рабочим винтовок и патронов, и на улицах завязалась кровавая борьба. Юнкера, чтоб удержать железную дорогу в своих руках, заняли каменное толстостенное здание, установили пулеметы. Взятие здания потребовало бы колоссальных жертв. Тогда рабочие нагрузили паровоз всякими взрывчатыми веществами, развили наивысший ход и направили на здание с юнкерами, а машинист соскочил. Паровоз с ревом, проломив стену, влетел в здание, взорвался, все разрушив. Уцелевшая кучка юнкеров в панике бросилась бежать. Когда советские войска вступали в Таганрог, юнкеров и след простыл.
Генералы заметались. Каледин был только вывеской для Дона. Дело было уже бесповоротно проиграно: загрохотали орудия, и в туманное утро 9 февраля советские войска вступили в Ростов.
На улицах валялись офицерские шинели, погоны, – очевидно, за ночь переодевались в штатское.
Весь трудовой народ высыпал на улицу и встречал красных солдат несмолкавшим «ура»…
Буржуа, встречавшие когда-то юнкеров и добровольцев цветами, конфетами, объятиями, попрятались; дамы надели платочки и стали выдавать своих вчерашних друзей и благодетелей, а солдаты вытаскивали корниловцев и расстреливали. Особенно раздражал расстрел калединцами красных войск из-за угла, из окон, когда город уже был целиком в руках советских солдат и очищен от добровольцев.
– Что же это такое? – говорили солдаты. – Из Питера их выбили и не тронули. Они прибежали в Москву. Из Москвы выбили и не тронули. Они прибежали сюда. Отсюда выбили. Они побежали на Кубань. Докуда же это будет? А ведь каждая перебежка офицера стоит с полсотни жизней рабочих и солдат. Нет, с корнем надо теперь уничтожить!
Алексеев и Корнилов выгребли все золото из банков и, грызясь, как два черных паука, побежали через Дон, и с ними офицерские батальоны. Пробиваются к Екатеринодару, где засели юнкера и офицеры.
Относительно Красной гвардии начальники советских войск говорят, что, если ее пропустить через военное обучение, она и в полевой борьбе будет крепка. Пример – петроградские красногвардейцы.
На родине*
В Ростове-на-Дону влезаю в поезд, набитый солдатами, и еду в Новочеркасск. Всего сорок две версты – полтора часа езды. Я выехал в двенадцать дня и приехал… в десять ночи.
На вокзале строжайший досмотр документов.
Вот и родные места. Пирамидальные тополи, мягкое звездное небо. Небольшие неосвещенные молчаливые домики. Извозчиков нет, подымаюсь в гору пешком.
Как все изменилось! Или все то же, а в сердце все изменилось.
На горе с мутно-голубоватой мглой подымается громада собора. Золотые точки куполов играют, мешаясь со звездами.
Выстрел, другой, третий, – я прислушиваюсь: не слышно ли где свиста пуль в ночной тишине.
Этот собор строили сорок лет, и трижды, когда сводили купол, он обваливался до основания с грохотом, окутывая всю округу дымной пылью. Зато красиво и крепко по всему городу вырастали многочисленные дома строителей собора. Едва ли где-либо так весело, так беззаботно, грациозно умели воровать, как на Дону…
Похрустывает на панели ледок по белеющим лужицам. Здесь весна пахнет иначе, чем на севере.
В гостинице у входа меня встретил казак со штыком.
Утром солнце все залило, петухи поют, почки надулись, голоса у всех звонкие;