Во-вторых (материально), в требовании свободы локтей заключена идея совершенно ни с чем не считающейся наживы. С ее господством признается первенство ценности наживы над всеми другими ценностями. Связей какого бы то ни было рода, сомнений какого бы то ни было рода — нравственных, эстетических, сердечных — больше не существует. Мы говорим тогда: человек действует «беззастенчиво» в выборе средств.
Что такое ни с чем не считающаяся нажива, нам лучше всего ныне показывает поведение больших американских трестов. В последнее время описания проделок «The American Tobacco Company» снова в особенно яркой форме вызвали перед глазами картину деловой практики беззастенчивых предпринимателей, не получившей еще такого всеобщего применения в Германии и в Европе вообще. Мы узнали тут, что значит не считаться более ни с чем и не оставлять ни одного пути непройденным, если он обещает вести к цели. Чтобы приобрести новые области сбыта, трест продавал все изделия по бросовым ценам. Посредникам-торговцам он давал самые крупные скидки. Известные, излюбленные марки подделывались, и малоценные фабрикаты продавались в фальшивой упаковке. Возникавшие иногда процессы трест вследствие своего финансового перевеса над противником умел затягивать так долго, пока противник тем временем не разорялся. И мелкую торговлю трест прибирал к рукам, открывая просто в удобных местах конкурентные предприятия, которые «выбрасывали» товар до тех пор, пока старая, коренная лавка не вынуждалась к закрытию. Трест, наконец, монополизировал и закупку сырья, и по этому поводу дело дошло потом до войны с табачными плантаторами в Кентукки. Когда в 1911 г. с табачным трестом было поступлено по закону Шермана, судья, объявивший приговор, заявил: «Вся компания треста против независимых была измышлена и проведена с достойной удивления хитростью, осторожностью и утонченностью. На поле конкуренции всякое человеческое существо, которое вследствие своей энергии или своих способностей могло причинить тресту неприятности, безжалостно откидывалось в сторону».
Законченным типом беззастенчивого, «smart» делового человека был скончавшийся несколько лет назад Эдуард Г. Гарримэн, о деятельности которого распространилась такая посмертная слава (235): «Тайна (его) победы заключалась в полном освобождении от соображений морального порядка. Если бы Гарримэн не освободился от всяких нравственных сомнений, то он тотчас же споткнулся бы на первых ступенях своего развития в большого спекулянта. Он начал с того, что свернул шею тому человеку, который открыл ему врата железнодорожного рая; а второй этап этой славной карьеры начался с грубой кампании против Моргана. Тот, правда, обратил потом на пользу самому себе способности своего противника. Ликвидация отношений с Гиллем тоже не стояла под знаком нравственных колебаний. И присоединение к группам Стандард-Ойл также произошло посредством акта насилия. Но вещи, которые строгий судья нравов занесет в дебет Гарримэну, принадлежат к неизменному составу американской спекуляции. С ней нужно считаться, как с данной величиной: существо же таких факторов исчерпывается тем, что они неизменны. Дела Гарримэна с New-York Life Insurance National City Bank, выдача высоких дивидендов, которые добывались только путем выпуска облигаций, искусные уловки в книгах — это вещи, от которых строгого моралиста дрожь пробирает. Американский спекулянт легко скользит по такого рода явлениям; а законодатель должен ограничиваться тем, что проявляет добрую волю к их устранению».
К великим победителям на ристалище современного капитализма имеет, пожалуй, общее применение то, что еще недавно сказали о Рокфеллере, что он «умел с почти наивным отсутствием способности с чем бы то ни было считаться, перескочить через всякую моральную преграду». Сам Джон Рокфеллер, мемуары которого являются превосходным зеркалом почти детски-наивного представления, резюмировал будто бы однажды свое credo в словах, что он готов платить своему заместителю миллион содержания, но тот должен (конечно, наряду со многими положительными дарованиями) прежде всего «не иметь ни малейшей моральной щепетильности» и быть готовым «беспощадно заставлять умирать тысячи жертв».
Человек, который сам себя считал за очень «отсталого» предпринимателя в этом отношении, потому что был слишком «добродушным», имел «слишком много сомнений», — Вернер Сименс увещевал однажды своего брата Карла вести дело «smartly» (разумно — англ.) следующими словами: «Будь только всегда строгим и ни с чем не считайся. Это необходимо в таком большом деле. Раз ты начнешь считаться с частными отношениями, ты попадешь в лабиринт претензий и интриг» (письмо от 31 марта 1856 г.).
IV. Мещанские добродетели. Что сталось с ними, которых мы считали такими существенными составными частями в построении капиталистического духа? Имеет ли прилежание, бережливость, благополучие — industry, frugality, honesty — еще и ныне какое-нибудь значение для создания образа мыслей капиталистического предпринимателя? На этот вопрос не следует слишком категорически отвечать утвердительно, но также не следует отвечать отрицательно. Потому именно, что то положение, которое ныне эти «добродетели» занимают в общем строении хозяйства, принципиально иное, чем каким оно было в раннекапиталистическую эпоху. Эти понятия, правда, перестали быть существенными и необходимыми добродетелями капиталистического предпринимателя; но этим они отнюдь не утратили своего значения для определения характера ведения хозяйства. Они только вышли из сферы личного проявления воли и сделались вещественными составными частями делового механизма. Они перестали быть качествами живых людей и сделались вместо этого объективными принципами ведения хозяйства.
Это звучит странно и нуждается в объяснении. Я изложу для каждой из названных добродетелей в отдельности то, что я имею здесь в виду.
В те времена, когда дельные и верные долгу деловые люди восхваляли молодому поколению прилежание как высшую добродетель имеющего успех предпринимателя, они должны были стараться как бы вбить в инстинктивную жизнь своих учеников твердый фундамент обязанностей, должны были пытаться вызывать у каждого в отдельности путем увещания личное направление воли. И если увещание приносило плоды, то прилежный деловой человек и отрабатывал путем сильного самообуздания свой урок. Современный экономический человек доходит до своего неистовства совершенно иными путями: он втягивается в водоворот хозяйственных сил и уносится им. Он не культивирует более добродетель, а находится под влиянием принуждения. Темп дела определяет собою его собственный темп. Он так же не может лениться, как рабочий у машины, тогда как человек с инструментом в руках сам решает, хочет ли он быть прилежным или нет.
С еще большей ясностью проявляется объективизация «добродетели» бережливости, так как здесь частное ведение хозяйства предпринимателя совершенно отделяется от ведения хозяйства его предприятия. Это последнее подчинено ныне принципу бережливости в большей степени, чем когда бы то ни было раньше. «Расточительность должна быть подавляема и в самом малом — это не мелочь, потому что она представляет собою разъедающую болезнь, которая не поддается локализации. Есть большие предприятия, существование которых зависит от того, разгружаются ли наполненные землею тачки дочиста или в них остается на лопату песку» (236). Известна скряжническая бережливость, которую применяет Рокфеллер в ведении дел Standard Oil Company: капли металла, падающие при запаивании бидонов, собираются и снова используются; мусор во дворах, перед тем как его увозят, внимательно исследуется; маленькие ящики, в которых привозится цинк из Европы, продаются цветочным торговцам в городе или идут на топливо (237). Но в этом фанатизме бережливости частное хозяйство самих предпринимателей участия не принимает. Ни во дворцах Вальтера Ратенау (у которого было заимствовано приведенное выше мнение), ни у Рокфеллера посетитель не почует духа Бенджамина Франклина, «frugality» ни взыскательность, ни умеренность не украшают более стола наших богатых предпринимателей. Даже если мужья еще и продолжают жить в старомещанском стиле, то жены, сыновья и дочери заботятся о том, чтобы роскошь, довольство и великолепие сделались элементами буржуазного образа жизни. Правда, стиль ведения хозяйства будет еще и ныне у богатого буржуа «мещанским», как его обосновал Альберти: не давайте никогда расходам превысить доходы, — дал он на дорогу своим ученикам как высшую мудрость. И считайте! В обоих отношениях всякий истый буржуа следует этому великому учителю. И это всегда будет отличать его и его хозяйство от сеньора и хозяйства сеньора, в котором деньги презирались.