Хозяйка оказалась женщиной негостеприимной и неприветливой, но потом они вспоминали ее самыми добрыми словами — «просто чудо»! В конце концов она напоила их чаем и позволила Клайву посушиться возле огня в кухне. «Платите, сколько не жалко», — сказала она и в ответ на их щедрость недовольно заворчала. Но ничто не могло испортить им настроение. Радостью оборачивалось буквально все.

— До свидания, огромное вам спасибо, — поблагодарил Клайв. — А если кто из ваших наткнется на мотоциклет… даже не знаю, как поточнее объяснить, где мы его оставили. В общем, вот визитка моего друга. Кто найдет, пусть прикрепит ее к мотоциклету и отвезет его на ближайшую станцию. Что-то в этом роде. А уж начальник станции даст нам знать.

До станции пришлось топать около пяти миль. Когда они добрались до нее, солнце уже садилось, и в Кембридж они вернулись после ужина. Эта последняя часть их приключения прошла чудесно. По какой-то причине поезд оказался набит битком, и они сидели рядышком, шушукались под перестук колес и рокот голосов, улыбались друг другу. Но расстались спокойно, никак не проявляя свои чувства, сказать что-нибудь особенное желания не возникло. Вроде бы день как день, и все-таки в их жизни такого еще не было — и повториться ему тоже не суждено.

Декан вызвал Мориса к себе.

Особая строгость не была свойственна мистеру Корнуоллису, да и больших грехов за Морисом не водилось, но оставлять без внимания столь вопиющее нарушение дисциплины — тоже не дело.

— Почему вы не остановились, Холл, когда я вас окликнул?

Холл не ответил, даже не сделал вид, что ему неловко. В глазах его тлел недобрый огонь, и мистер Корнуоллис, весьма этим недовольный, однако же понял: ему противостоит мужчина. Он даже смутно о чем-то догадывался, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул.

— Вчера вы пропустили богослужение, четыре лекции, включая мой урок по переводу, не были на ужине. Вы и раньше позволяли себе такое. Зачем же в придачу еще и вести себя дерзко? Что скажете? Не хотите разговаривать? Что ж, вам придется поехать к вашей матушке и сообщить ей, почему вы вернулись. И я ей об этом сообщу. Пока не напишете письмо с извинениями, я не буду рекомендовать директору допускать вас к занятиям в октябре. Поезд отходит в двенадцать часов.

— Хорошо.

Мистер Корнуоллис жестом велел ему выйти.

Дарема наказывать он не стал вовсе. Тому предстояли экзамены на получение степени бакалавра с отличием, и от лекций он был освобожден. Но и прогуляй он, декан все равно не стал бы его карать — как-никак, по классическим наукам ему на курсе не было равных, особое отношение к себе он заработал. Вот и хорошо, что Холл не будет отвлекать его от занятий. К дружбе подобного рода мистер Корнуоллис всегда относился с подозрением. Когда мужчины — у каждого свои привычки, свои вкусы — вот так сближаются, это противоестественно; и хотя студентов, в отличие от школьников, принято считать людьми самостоятельными, преподаватели все-таки бдят, и если где-то вспыхивает костер пылкой дружбы, они по возможности стараются его загасить.

Клайв помог Морису собрать вещи, проводил его до станции. Боясь огорчить друга, все еще ходившего гоголем, он почти ничего не говорил, хотя сердце его сжималось. Он учился последний семестр — остаться здесь на четвертый год мама не позволит, — а это означало, что встретиться с Морисом в Кембридже ему больше не суждено. Их любовь принадлежала Кембриджу, в частности их комнатам, и Клайв даже думать не мог о встречах в другом месте. Лучше бы Морис не вел себя с деканом так вызывающе. Впрочем, что теперь об этом говорить? И еще обидно, что мотоциклет с коляской потерялся. В его сознании он был связан с яркими событиями: напряженной атмосферой на теннисном корте, немыслимой радостью вчерашнего дня. При езде на мотоциклете их объединял единый порыв, они были близки друг к другу как никогда. Мотоциклет сыграл важную роль, стал местом их встречи, на нем они поняли, что означает воспеваемое Платоном единство. И вот этих колес нет… Когда увозивший Мориса поезд тронулся, заставив их расцепить руки, Клайв не сдержался… вернувшись к себе в комнату, он написал письмо, полное страсти и отчаяния.

Морис получил это письмо на следующее утро. Оно довершило то, что было начато его семьей, и в бессильной злобе он сжимал кулаки, грозя всему миру.

— Не буду я извиняться, мама, я же вчера объяснил — извиняться не за что. Они не имели права меня отправлять, потому что лекции прогуливают все. Это он просто по злобе, кого хочешь спроси… Ада, я тебя просил принести кофе, а не воду.

— Морис, — всхлипнула сестра, — ты так огорчил маму. Как можно быть таким бесчувственным, таким бессердечным?

— Во всяком случае, не нарочно. Не понимаю, при чем тут бесчувственность? Раз так вышло, займусь бизнесом, как отец, чем раньше — тем лучше. А их дурацкие дипломы никому не нужны. Обойдемся.

— Отца мог бы оставить в покое, — возразила миссис Холл. — Вот уж кто не был таким ершистым! Морри, дорогой, мы так надеялись, что ты закончишь Кембридж.

— Хватит вам причитать, — заявила Китти, решив сработать тонизирующим средством. — А то Морис прямо раздулся от важности. Только важничать ему нечего: едва вы от него отстанете, он сразу напишет декану.

— И не подумаю. Ни за что, — жестко парировал брат.

— Почему? Не понимаю.

— Маленькие девочки много чего не понимают.

— Еще как понимают!

Он взглянул на нее. Но она сказала лишь, что разбирается в жизни гораздо больше некоторых маленьких мальчиков, которые вообразили себя мужчинами. Она просто болтала языком, и страх вперемешку с уважением, шевельнувшийся было в нем, тут же сошел на нет. Извиняться он не будет — и точка. Ничего дурного он не сделал и каяться попусту не станет. Впервые за много лет он попробовал на вкус честность, а честность — вещь заразная. Он решил, что впредь будет проявлять стойкость и отринет всякие компромиссы, главное — его отношения с Клайвом, а все, что идет с этими отношениями вразрез, — побоку! И письмо Клайва привело его в ярость. Любовник, наделенный здравым смыслом, извинился бы перед деканом и вернулся, чтобы успокоить, утешить друга… но эта глупость объяснялась пылкой страстью, которой требовалось либо все, либо ничего.

Между тем женщины продолжали причитать и лить слезы. В конце концов он не выдержал, поднялся и сказал:

— Под такой аккомпанемент мне кусок в горло не лезет.

И вышел в сад. Матушка пошла за ним с подносом. Сама ее безропотная нежность привела его в ярость — у человека, который влюблен, кровь в жилах закипает быстро. Ей бы только сюсюкать да подкармливать его, другой заботы нет. Но ей лишь хотелось, чтобы он был с ней понежнее.

Она спросила: неужели она не ослышалась и он действительно не собирается извиниться? Что скажет дедушка? Тут же выяснилось, что дедушкин подарок на день рождения валяется где-то возле дороги в Восточной Англии. Тут она всерьез обеспокоилась — потеря мотоциклета была для нее более осязаема, чем потеря степени. Не понравилось это и девочкам. Они оплакивали мотоциклет все утро, и хотя Морис всегда мог цыкнуть на них или услать подальше вместе с их стенаниями, он чувствовал: их назойливая близость может высосать из него все силы, как это случилось во время пасхальных каникул.

Под вечер на него накатило отчаяние. Ведь они с Клайвом пробыли вместе всего один день! И весь этот день дурачились — вместо того, чтобы провести его в объятиях друг друга! Морис не понимал, что тот день был прекрасен именно легкостью и бесшабашностью, ему еще не дано было уразуметь, что объятия ради объятий — вещь банальная. Даже сдерживаемый другом, он бы пересолил со страстью. Только позже, когда у его любви открылось второе дыхание, он понял, какую услугу тогда оказала им судьба. Одно объятие во тьме, один долгий день под солнцем и ветром — это были парные колонны, бесполезные одна без другой. И мука от переживаемой им сейчас разлуки была не разрушающей силой, она была силой созидающей.