Привалов взглянул на амперметр: стрелка стояла почти на нуле, как будто установку выключили. Но колесики счетчика вращались все быстрее. Было похоже, что электрическая энергия сети исчезала в бездонной пропасти.

Подошел Колтухов.

— Как в прорву! — сказал он. — В чем дело?

Телефонный звонок прервал его. Он снял трубку.

— Да, Колтухов… Нет, ничего нового не подключали… Что? Да, придется. Позвоню через пять минут. — Он положил трубку и повернулся к Привалову. — На подстанции беспокоятся. В районе падает напряжение. Они подключили резерв, но защита не срабатывает. Чудовищная, непонятная утечка энергии. Остановим?

Зигзаг на осциллографе рос в высоту, хотя режим не менялся.

— Нет! — Привалов не сводил глаз с зигзага. — Дайте еще одну сотую!

Зеленый зигзаг подскочил до рамки. В счетчике будто сирена взвыла, цифры слились в серые полосы. Со звоном вылетело стекло, брызнули дождем зубчатки счетчика, — электрик еле успел прикрыть рукой глаза.

Экран телевизора залило ярким светом. Юра невольно отскочил назад.

Привалов бросился к главному пускателю, чтобы выключить установку вручную. Но не успел. За стеной коротко и басовито грохнуло, штукатурка посыпалась на головы, пол вздрогнул. Привалов рванул пускатель и, размазывая рукавом по лицу известковую пыль, огляделся. Все были целы и, кажется, даже не успели испугаться — так быстро все произошло.

— Включите телевизор, — хрипло сказал Привалов. — Только телевизор.

Матово засветился экран, расчерченный, строчными полосками. Изображения не было. Юра повертел ручки и сказал тихо:

— Видно, передатчик того. И, наверное, в той комнате все — того.

— Закроите контейнер, — велел Колтухов.

Электрик нажал кнопку, но лампочка продолжала гореть рубиновым огнем.

— Не закрывается, — сказал электрик. — С электромагнитом неладно…

— Дрянь дело, — проговорил Колтухов. — Ну, товарищи, попрошу всех выйти.

Коридор гудел встревоженными голосами. С лестницы торопливо спускался директор.

— Что случилось? — спросил он.

Колтухов и Привалов, отведя его в сторону, коротко рассказали о происшедшем.

— В помещении открытый контейнер, — добавил Колтухов. — При взрыве ампула могла вылететь и разбиться. Стены толстые, но — все-таки тысяча пятьсот миллиграммов радиоактивного вещества…

— Опечатайте лабораторию, — распорядился директор. — И вызовите аварийную команду.

Механические последствия взрыва были сравнительно невелики. Обуглилась часть пола, осыпалась штукатурка, рухнула аппаратура. Но, как и предполагал Колтухов, медный патрончик с ампулой вылетел из свинцового контейнера, расплющился о стену, и радиоактивное вещество распылилось. Этой комнатой, а также двумя смежными и еще тремя на втором этаже, расположенными над местом взрыва, нельзя было пользоваться до полного обезвреживания.

Вся лаборатория Привалова временно вышла из строя.

Вот почему Валерка Горбачевский, прибывший с опозданием на одиннадцать минут из внеочередного отпуска, не успел и глазом моргнуть, как угодил в отпуск очередной.

Впрочем, он все еще подозревал, что инженер Костюков разыгрывает его. Он решил все же подняться наверх и занес было ногу на ступеньку, как вдруг увидел Привалова.

Борис Иванович с чемоданчиком и плащом, перекинутым через руку, спускался с лестницы. Он протянул Валерке руку и почему-то сказал:

— До свиданья.

Затем он попрощался с Юрой и вышел из вестибюля.

— Юрий Тимофеевич! — взмолился Валерка. — Да что произошло, в конце концов?

— Борис Иванович улетает в Москву, — сказал Юра.

— Зачем?

Этого Юра тоже не знал. Он знал только, что Привалов и Колтухов, которые в защитных костюмах входили после взрыва в помещение установки, обнаружили там нечто такое, что потребовало срочного вылета в Москву. И еще он знал, что в Москву был отправлен тяжелый ящик, окованный стальными полосами.

Было около пяти часов утра. Город, полукольцом охвативший бухту, еще спал. Дымка стлалась над серой водой, над гаванью, над черными силуэтами барж на рейде, но на востоке уже разгорался, алый с золотом, костер нового дня.

Николай и Юра с чемоданчиками в руках, сопровождаемые Рексом, подошли к воротам яхт-клуба. Их уже поджидал Валерик Горбачевский, оснащенный патефоном и спиннингом.

— Ит из э гуд уэзер ту-дэй[38], — старательно выговорил он заранее подготовленную фразу.

Юра усмехнулся. Накануне он ругал Валерку за тройку по английскому языку.

Молодые люди зашагали по бону яхт-клуба. Рекс побежал за ними. На дальнем конце бона, прислонившись спиной к опрокинутой шлюпке, сидел боцман Мехти. Его крупное, обожженное солнцем лицо казалось отлитым из старой темной меди. Седой венчик окружал крутую коричневую лысину. В неизменной полосатой тельняшке, с серьгой в ухе, с замысловатой татуировкой на руках, с ножом, зажатым в кулаке, — боцман Мехти будто сошел на палубу яхт-клуба прямо со страниц Стивенсона.

Перед ним на чистом белом платке в большом порядке были разложены сыр, астраханская вобла, жестянка с мелко наколотым сахаром. В кружке дымился крепко заваренный чай. Боцман крупными ломтями нарезал свежий чурек.

— Сюркуф, гроза морей, пьет утренний грог, — тихо сказал Юра.

Мехти был очень стар. В молодости он рыбачил на Каспии, потом плавал на океанских линиях русского добровольного флота, на греческих парусниках, на английских пароходах. Не было на свете порта, в котором не побывал бы старый Мехти. Вернувшись на родину, он долго работал на промысловых судах Каспия. Выйдя на пенсию, Мехти не усидел дома — пошел боцманствовать на яхт-клубе.

Он никогда и ничем не болел. В какой бы ранний час ни пришел иной яхтсмен, он всегда заставал грозного боцмана на месте.

— Доброе утро, Мехти-баба[39], — почтительно сказал Юра.

Боцман скосил на молодых людей умный черный глаз, кивнул.

— Мы вчера приготовили яхту к походу, — доложил Николай. — Все в порядке.

— Это по-твоему в порядке, — строго сказал Мехти. — Когда посмотрим, тогда видно будет. Садись кушай.

Молодые люди подсели к нему и получили по кружке чая. Боцман посмотрел на патефон и спросил:

— Музыку с собой берешь?

Юра искательно улыбнулся:

— Какая там музыка! Несколько старых морских песен…

Мехти промолчал. Он отправил в рот изрядный кусок сыра и неторопливо прожевал его.

— В городе люди неправильно живут, — сказал он вдруг, указав на дома нагорной части, слабо освещенные восходящим солнцем. — Еще два часа спать будут. Завтракать надо, когда солнце только хочет вставать, тогда человек сильный будет.

Эта здравая мысль ни у кого не вызвала возражений.

— Что теперь читаешь, Мехти-баба? — спросил Юра, увидев около чайника книгу, заложенную кусочком пеньки.

Мехти читал только морские книги. В портовой библиотеке для старого боцмана всегда держали что-нибудь наготове. Мехти мог объясниться с представителем любой национальности, пользуясь невероятной смесью разноязычных слов, но одинаково медленно читал на русском, азербайджанском и английском языках.

Боцман молча показал обложку книги.

— «Грин, «Бегущая по волнам», — прочел Николай. — Нравится?

— Он море любил, — ответил Мехти. — Только парусное дело плохо знает. Есть книги, писал Джек Лондон, еще Соболев, еще один, я с ним вместе плавал, — Лухманов такой, Дмитрий Афанасьевич. Они — парус знали, очень хорошо писали. Этот товарищ Грин — парус плохо знает, а море любит. Хорошо понимает. Про эту женщину правду говорит. Которая бегает по волнам.