— Такого рода широкая конференция для меня — явление новое. Конечно, многое из того, что происходит на ее пленарных заседаниях и на заседаниях комитетов, понятно. Но есть и кое-что непонятное, по крайней мере для меня.

А потом добавил:

— Что касается наиболее острого из обсуждаемых на конференции вопросов — о праве вето, то тут наша делегация полагается в основном на пять держав — постоянных членов Совета Безопасности.

Он, правда, не упомянул при этом о том, что Южно-Африканский Союз поддерживал тех, кто пытался расшатать принцип единогласия постоянных членов Совета Безопасности.

— Но моя делегация и я сам, — сказал Смэтс, — с грустью констатируем, что в обсуждаемом проекте Устава ООН, согласованном на конференции в Думбартон-Оксе, вовсе нет бога.

Я переспросил седого фельдмаршала:

— Что значит «нет бога»? А где он тут должен быть? Собеседник совершенно спокойно объяснил:

— Что же получается? Какое бы положение Устава ООН ни обсуждалось — принципы ли, на которых должна строиться ООН, отдельные ли главы Устава, в которых излагаются полномочия органов ООН, определяются ли обязанности государств — членов Организации или полномочия Международного суда, — нигде не говорится о том, что за всем этим должен стоять бог. Государствам, как и людям, следует бояться бога, руководствоваться его велением. И это следовало бы отразить в Уставе Организации.

Смэтс дал ясно понять, что, по его убеждению, Лига Наций потерпела крах потому, что государства не прислушивались к воле бога.

Смотрел я на собеседника и старался понять: верит ли он сам в то, что говорит? Судя по тому, как экзальтированно он выглядел, когда все это произносил, и как энергично подчеркивал некоторые слова из своего пространного монолога, я понял, что он действительно в это верит.

Высказывания Смэтса отражали одну из тех тайн, которые стеной отгораживают интеллект и чувства религиозных людей от реального мира, от природы, от науки. И над разрушением этой стены немало еще придется потрудиться. В этом я лишний раз убедился во время беседы со старым фельдмаршалом.

Высказав свои мысли, Смэтс ожидал моей реакции. Я сначала заметил:

— В Организации Объединенных Наций будут представлены

разные государства, в которых господствуют разные идеологии, разное мировоззрение, в том числе материалистическое. Он внимательно слушал, а я продолжал:

— Вы ведь, вероятно, знаете, что советский народ и его направляющая сила — партия коммунистов руководствуются научным марксистско-ленинским учением. Наше мировоззрение, наша философия — диалектический материализм исключает идеализм и веру в сверхъестественную силу. Мы по характеру идеологии — государство атеистическое, хотя у нас имеется свобода вероисповедания, свобода религии. Как же мы можем в Уставе ООН, который должен быть посвящен делам сугубо земным, говорить о боге и делать это чуть ли не одним из принципов Организации? Устав должен нацеливать все государства — члены ООН на недопущение новой войны, на обеспечение мира между народами. Именно из этого следует исходить всем странам, независимо от того, какой у них общественный строй и какая идеология.

По лицу собеседника трудно было понять, какие мысли и чувства появились у него в результате моих высказываний. Внимательно выслушав их, Смэтс сказал:

— Хотя я и не разделяю ваш принципиальный подход к тому, следует ли в Уставе ООН отвести место положению о боге или не следует, но, конечно, я осознаю последовательность в ваших суждениях как представитель своего государства. Видимо, мои пожелания в таком случае неосуществимы.

Смэтс пришел к нам с этим вопросом, скорее всего посоветовавшись кое с кем из делегаций стран Запада. Однако открыто поднимать «проблему бога» на конференции он не стал. А делегации стран Запада тем более не решались превращать «вопрос о боге» в серьезный, ибо и без того оставался еще ряд важных земных проблем, которые предстояло урегулировать.

Распрощались мы с фельдмаршалом вежливо, оставшись, однако, каждый при своем мнении. По поведению, манере держаться Смэтс всегда оставался истым англичанином, хотя силы, которыми он руководил в борьбе за независимость, сражались против Англии в чувствительном районе ее колониальных владений.

На конференции в Сан-Франциско Смэтс выступал редко. Этот вид деятельности, видимо, считал он, не для него: он больше знал толк в винтовке, чем в речах и заявлениях.

Нравилось Смэтсу ездить по улицам Сан-Франциско в открытой машине. Очень импонировало ему, когда публика узнавала и приветствовала его. В ответ он махал рукой и, по нашим наблюдениям, делал это с удовольствием.

В политическом отношении Смэтс и страна, которую он представлял, конечно же были надежными союзниками Англии, США и других стран Запада. В этом ряду государств Южно-Африканская Республика стоит и ныне с той лишь разницей, что ее внешняя политика является откровенно агрессивной. И не раз такую политику клеймила как раз та международная организация, которую Смэтсу очень хотелось свести лицом к лицу с богом. А что касается внутренней политики ЮАР, то ее неотъемлемыми частями остаются апартеид и расизм, доведенные до самых жестоких и уродливых форм.

Вокруг конференции

Если говорить об обстановке пребывания делегаций на конференции в Сан-Франциско, то власти США в целом создали сносные условия для ее работы — сносные, но не больше. Американцы помогли персоналу делегаций получить помещения для жилья и работы. Положение советской делегации облегчалось тем, что в Сан-Франциско находилось наше консульство. Что касается снимаемых в аренду помещений, то здесь сразу же нужно было выкладывать «деньги на бочку», и немалые.

В городе никаких враждебных выпадов против советских людей не допускалось, не в пример последующему поведению властей США. Потом те круги, которые определяли политику Вашингтона, видимо, испытывали удовольствие от создания неудобств для советских представителей, а то и от организаций прямых провокаций, часто представлявших угрозу для жизни наших людей. Власти страны пребывания ООН прибегали в отношении советских граждан к грубому нарушению общепризнанных норм международного права, а порой вообще их игнорировали.

США как принимающей стране, казалось бы, стоило устроить хотя бы минимум протокольных мероприятий для создания атмосферы, благоприятствующей успеху первой крупной после войны международной конференции. Но правительство США на это не пошло, ограничив в основном свои знаки внимания уровнем губернатора Уоррена и мэра города Лэфэма, которые в общем-то свою роль выполняли.

Президент Трумэн не почтил своим присутствием церемонию открытия конференции, хотя уже сам факт начала ее работы представлял собой явление далеко не ординарное в международной жизни. Однако, учитывая, что подобная «сдержанность» по отношению к этому форуму в условиях, когда на полях сражений еще продолжалась битва с фашизмом, могла обернуться политическими издержками, американский президент обратился к участникам конференции в Сан-Франциско в день ее открытия с приветственным посланием, в котором особо подчеркнул значимость усилий Объединенных Наций по созданию международной организации по поддержанию мира. В приветствии говорилось: «Никогда в истории не было более важной Конференции или более необходимой встречи, чем та, которую мы открываем в Сан-Франциско сегодня».

Какая огромная пропасть лежит между этими словами Трумэна, продиктованными, конечно, общим подъемом в мире в связи с приближавшейся победой союзников, и реальной политикой его администрации. Крепко поработали в США сразу же после создания ООН над тем, чтобы во многих отношениях сковать эту Организацию в ее деятельности.

Случайна ли «сдержанность», с которой США восприняли открытие Сан-Францисской конференции? Нет, не случайна. Политически и морально администрация Трумэна уже готовилась к тому, чтобы на предстоящей встрече глав трех союзных держав в Потсдаме действовать не столько в интересах предотвращения возможности развязывания новой агрессии с германской земли, сколько вопреки этим интересам, встречая в штыки советские предложения, направленные на демилитаризацию и демократизацию Германии, на обеспечение мира в Европе и на всей земле.