Но даже несмотря на то, что кое-где на местах раскопок беспорядочно громоздятся развалины, общая их картина воспринимается как-то по-особому. Проходишь мимо руин виллы какого-нибудь патриция или домика, где обитали плебеи, и не можешь освободиться от мысли: «А ведь здесь жили не кто-либо, а римляне, с которыми связана яркая полоса не только европейской, но и всемирной истории». Трудно представить, хотя это так, что почти все население города погибло волею беспощадных и слепых сил природы.
Подходя к одному месту, гид несколько приглушенно, напуская на себя уже закрепленную опытом таинственность, сказал:
— А вот сейчас вы увидите нечто трогательное.
Он медленно подвел нас к каким-то развалинам, явно в расчете на то, что его услуга в данном случае будет оценена по-особому.
Мы приблизились к двум окаменелым скелетам людей. В это время гид произнес только одну фразу:
— Об остальном вы догадывайтесь сами.
Некоторое время помолчал, любуясь произведенным эффектом, а затем добавил:
— Через века они, погребенные под пеплом и лавой, как бы подают своеобразный пример всем последующим поколениям: любовь сильнее смерти.
Сказано было небанально и в общем ясно.
На окраине города сохранились остатки форума. Мы его посетили. Пепел и лава, поглотившие амфитеатр во время катастрофы, все же кое в чем его и сберегли: и сегодня вполне можно представить себе общий вид этого памятника античности. Когда смотришь на него в наше время, то думаешь, что, наверно, немало рабов-гладиаторов встретили свой смертный час на этой древней арене. Словом, перед каждым, кто побывал на раскопках Помпей, как бы открывается одна из трагических страниц многотомной истории человечества.
Мы обратили внимание на то, что не только на улицах Генуи и Неаполя, но и на дорогах страны попадалось множество военных. Куда ни посмотри, везде встретишь человека в армейской форме.
Создавалось впечатление, что они непрерывно подносили руку к голове и отдавали друг другу честь, стремились даже в обычной обстановке на улице отбивать шаг, хотя всем известно, что итальянцу, как правило, больше свойственны раскованность и вольность в движениях. Я заметил Уманскому:
— Вам не кажется, что итальянские военные своим поведением уж очень хотят быть похожими на немцев?
— Да, пожалуй, это так, — ответил он.
Нам казалось, что если бы любой из тех военных групп, которых мы видели, дать команду немедленно затянуть лирическую песню или знаменитую «Ave Maria», то солдаты и офицеры запели бы ее с удовольствием как обыкновенные гражданские лица, забыв о всякой армейской дисциплине и армейской форме, в которую их облачил режим Муссолини.
Однако те дни были уже фактически временем войны, а до нападения фашистской Германии на Советский Союз оставалось меньше двух лет.
…И снова — в путь, по волнам, покидая Неаполь. Запомнился один примечательный эпизод на борту лайнера. Он имел место в то время, когда мы пересекали Атлантический океан.
Капитан корабля пригласил К. А. Уманского и меня к себе в каюту. Приглашение это было сделано, видимо, из соображений этикета, состоялось оно 7 ноября — в день 22-й годовщины Великого Октября. Угощая нас отменным итальянским вином, капитан негромко провозгласил тост:
— За Октябрьскую революцию в России, за Ленина!
Мы, конечно, были тронуты таким проявлением внимания и горячо поддержали хозяина. А ведь было все это во времена господства фашизма в Италии.
Мы потом не раз вспоминали этот тост. Говорили, что если бы итальянский дуче про него узнал, то нашему капитану, скорее всего, не поздоровилось бы. Как видно, и в то суровое время были в Италии подлинные патриоты своей страны, презиравшие фашизм, фашистские порядки. Одним из них являлся капитан большого судна «Рекс» итальянского гражданского флота.
Через несколько дней, изведав в Атлантике первый раз в жизни сильный шторм, мы с Лидией Дмитриевной и детьми — семилетним Анатолием и двухлетней Эмилией — достигли американских берегов.
В современном Вавилоне
Мы оставили океанский великан лайнер и сразу же очутились в объятиях огромного города. Впрочем, «в объятиях» — это не то выражение, которое может передать наши ощущения того момента. Нас окружали непрерывный грохот и безостановочное движение. Казалось, что все и вся, что находилось в городе, грохотало и двигалось, за исключением самих небоскребов. А то, что способно было издавать звуки, шумело, гудело, кричало, скрипело, завывало.
Со всех сторон теснились каменные и металлические громады домов. Даже нормальные для Европы улицы здесь казались узкими. Смещались общепринятые пропорции между шириной улиц и высотой домов. Неудивительно, что наш сын Анатолий спросил с интересом:
— А что, в этом городе американцы живут всегда или только днем?
Пришлось ему объяснять:
— Да, всегда. Однако в нем живут не только американцы, здесь, на 61-й улице Нью-Йорка, находится советское генеральное консульство, на машинах которого мы сейчас едем. В этом городе, таким образом, живут и советские люди.
Не скажу, что мое первое впечатление от этого современного Вавилона намного отличалось от того представления, которое сложилось по литературе, в том числе после знакомства с произведениями американских авторов — Т. Драйзера, Д. Лондона, Э. Хемингуэя и других. Но все же, очутившись, как говорят, в чреве этого громадного чудовища, намного яснее и рельефнее отдаешь себе отчет в том, что человек с помощью техники может создавать то, что, по существу, его природе враждебно. А ведь, казалось бы, надо стремиться строить то, что ласкает взгляд, позволяет наслаждаться силой ума и мастерством рук.
Тяжелые, грустные картины, нарисованные К. Марксом и Ф. Энгельсом при описании жизни рабочих в английских городах, намного уступают тем, что предстают перед людьми, которые впервые прибывают в США из Старого Света. В городах, особенно в рабочих кварталах, остро ощущаешь, что здесь попирается само человеческое достоинство. Виноват в этом капитал со своим ненасытным стремлением к наживе. В последующие месяцы и годы, как и все находившиеся в Америке по долгу службы советские люди, я убедился, что Нью-Йорк — не исключение. Увиденное и услышанное в нем в той или иной мере характерно для всех американских городов, особенно крупных.
В консульстве мы провели менее суток. Пользовались гостеприимством его сотрудников во главе с генеральным консулом СССР Виктором Александровичем Федюшиным. Затем отправились в Вашингтон, куда после пятичасового путешествия поездом в вагоне «Пульман» и прибыли.
Итак, столица США. В то время Вашингтон, если судить по городскому шуму и уличному движению, был в сравнении с Нью-Йорком гораздо более спокойным городом. Так, впрочем, дело обстоит и сегодня. В Вашингтоне нет крупной промышленности. Доминируют мелкие предприятия, всякого рода мастерские, представляющие собой симбиоз фабрики и магазина. Уже тогда цветное население составляло около половины жителей города.
Столица США была, да и сейчас остается, в основном городом чиновного люда. Чтобы из Вашингтона управлять огромным государством, правящему классу требуется механизм — многочисленный штат служащих разных ступеней действующей иерархии.
Важной частью этого механизма является его внешнеполитическая и дипломатическая служба. Именно с ней советскому посольству необходимо иметь дело прежде всего. У меня сразу же начались визиты, в первую очередь в государственный департамент.
Бросилось в глаза, что с организацией визитов для меня как нового дипломата, занимающего второе по положению место в посольстве, дело шло довольно гладко.
Тут я должен сделать оговорку, что к Уманскому со стороны официального аппарата Вашингтона проявлялось какое-то настороженное отношение. Вначале я считал, что кто-то в государственном департаменте его невзлюбил и решил «насолить» советскому послу. Не случайно американская пресса не переставала распространять разные выдумки, носившие персональный характер. Короче говоря, общего языка между послом и представителями администрации из числа тех, кто занимался внешнеполитическими делами, так и не было найдено. Все это приходилось учитывать и мне, как новому человеку, очутившемуся на поверхности бурного океана политической жизни. К тому же все происходило в то время, когда опасность фашистской агрессии против Советского Союза стала приобретать все более рельефные очертания.