На него не нападали, опьяненная собственной смелостью, толпа вилась вокруг него сотнями одинаковых лиц, но еще не достигла той степени ярости, когда приготовления к бою сменяются нападением. Подбадривая себя, они хватали его за волосы, щипали, плевались. Какая-то из женщин полоснула ногтями по рубцу, запах свежей крови взбудоражил всех, как добрый фасх.
Благодарение Ушедшим, его тело проснулось раньше, чем разум. Крзйн еще пытался пробиться сквозь толпу, пораженный захлестывающей его со всех сторон ненавистью, а послушная рука уже вынырнула из-за пояса, держа обломанный стис. Толпа вздрогнула, стоящие ближе всего попытались отскочить, но слишком много людей скопилось в одном месте. А потом стис начал работать и глухой яростный рокот сменился испуганным хрипящим визгом. В такой тесноте стис находил цель сам, Крэйн лишь едва успевал проследить его путь. Он бил не на смерть, зная, что смерть лишь подзадорит толпу и она, накачанная до предела ненавистью и страхом, растопчет его начисто. Лезвие свистело и там, где оно проходило, в воздухе оставался короткий алый шлейф.
Один из детей заскочил за спину, выхватывая свою глиняную черепушку.
Крэйн беззлобно снес ему кисть вместе с куском предплечья. Разбойничий стис, хоть и старый, был наточен не хуже эскерта, а одно лезвие помогало бить точно и быстро. Кто-то заорал, хватаясь за распоротое лицо, кто-то, всхлипывая, пытался прижать отсеченное ухо — он воспринимал это отвлеченно, концентрируя внимание лишь на острие клинка, который чертил все новые и новые линии, орошая сухую пыльную землю новой влагой. Еще мгновение — и его бы смяли, но его ярость, тем более страшная, что скрывалась за холодными расчетливыми ударами, напугала их, свист рассеченного на тысячи лоскутов воздуха заставлял тела инстинктивно насторожитъся и отступать.
Какой-то старик, изловчившись, полоснул его по руке заточенным деревянным стисом, Крэйн мимоходом перечеркнул ему глаза и тот, взмахнув руками, исчез в бурлящей толпе — давя друг друга и расталкивая остановившихся локтями, люди искали выход, спасаясь от неумолкающего свиста. Чтобы придать им скорость, Крэйн оставил им на память отметины на спине, оставшимся смельчакам из тех, которые все еще рассчитывали смять его числом, повезло меньше — они тоже убегали, неся на память встречи с шэлом Алдиона отметины на лице.
Крэйн не собирался задерживаться надолго, той частью сознания, которой не коснулись испепеляющие языки боя, он понимал, что в любую минуту может привлечь внимание стражи или дружинников шэда, которые, несомненно, обходят город. Устроившего бойню в Трисе урода не станут брать живым, он понимал это ясно, никто не будет тащить его к правителю, чтобы установить вину. А против обученных дружинников с эскертами не поможет даже его мастерство. Значит, уходить. Лучше всего — в богатые кварталы. Там он, конечно, привлечет внимание обитателей склетов, но у него будет шанс найти угол потемнее и затаиться там, таких углов хватает везде. Он сам нередко участвовал в рейде на беглых рабов или взбунтовавшуюся чернь, опыт подсказывал верный вариант. Если его будут искать, то здесь, в окружении шалхов и выгребных ям, никому не придет в голову, что отчаянный пришелец с обезображенным лицом рискнет направиться в сердце города.
Работы для стиса почти не осталось, оставшихся Крэйн сбил ногами на землю, туда, где еще корчились те, которым повезло меньше. Кажется, двое или трое испустят дух еще до Урта, отметил он механически, перепрыгивая через упавшие тела, впрочем, судя по всему, их еще раньше утопят в ывар-тэс, предварительно сняв последние лохмотья.
Прежде чем покинуть поле боя, Крэйн завладел трофеем — грязным ветхим плащом из грубой ткани с некоторым подобием капюшона. Предыдущий хозяин уткнулся лицом в землю, но на плаще оказалось всего одно небольшое пятно, а дырки почти не было заметно. Крэйн торопливо набросил на себя смердящий плащ и опустил капюшон. Многие представители черни ходили в таком облачении, на их фоне он не будет выделяться. Кроме того, капюшон хоть как-то скроет ужасные язвы на лице и шрам — признаки, бросающиеся в глаза прежде всего.
Оказавшись на свободе, Крэйн побежал, петляя между шалхов, ориентируясь по высокому жалу тор-склета, поднимающемуся почти из центра города. Некоторые шалхи приходилось перепрыгивать, иногда из них высовывались перепуганные грязные лица или руки с дубинками. Но Крэйн не бил, его злость, пропитавшись чужой кровью и чужим страхом, уже не бурлила, а текла, как спокойная полноводная река, он не бил там, где можно было обойтись без этого, лишь отшвырнул встречавшихся на пути.
Впервые за последнее время он чувствовал себя почти хорошо, забыв даже про язвы на лице и рубец, сейчас все было просто и понятно, страхи и сомнения убрались в темную дыру, в них не было надобности. Он видел только проблемы на пути, выбирал варианты расхождения с ними и чувствовал спокойную радость от того, что его тренированное гибкое тело действовало четко и идеально, как и полагается. Сейчас он уже не чувствовал себя уродом.
Наконец район грязи закончился, незаметно превратившись в некоторое подобие окраин Алдиона — шалхи здесь были побогаче, из крепких шкур и два-три локтя выше, а попадающиеся склеты, хоть и состоящие из провисших трухлявых бревен, выглядели достаточно крепко. Крэйн перешел на шаг, чтобы не привлекать к себе внимания. Местные жители, разительно не похожие на обитателей прогнивших шалхов, смотрели на него настороженно, но в общем спокойно, никто не пытался преградить ему дорогу или выяснить, с какой целью он сшивается здесь. Дворы здесь были в чистоте, попадались садки с молодыми шууями, неспешно вспарывающими землю извилистыми ходами, часто можно было увидеть невысокие, но крепкие глиняные заборчики, окружавшие склеты. Крэйну они показались ненадежными, он привык к деревянным заборам Алдиона, мощным и островерхим, но несколько раз его наметанный взгляд отмечал едва заметное шевеление у порогов — несмотря на отсутствие дерева, ывар явно был в ходу.
Люди, встречающиеся ему на пути, уже не принадлежали к черни — их небогатая одежда была чиста, многие носили однослойные или двухслойные вельты, более короткие чем было принято в Алдионе, но крепкие, кое-кто щеголял скверной выкройки талемом с непременным стисом на боку. Мужчины были крепки и полны достоинства — оружейники, лесорубы, смотрители хеггов, мастеровые, писцы, — они двигались неспешно и с осознанием собственного достоинства. Суровые твердые черты лица царили здесь повсеместно. Не прикрытые ни бородами, ни длинными спадающими волосами, они являли собой оплот Триса, черты лица самого города. Женщины были красивы и хорошо сложены, Крэйн машинально провожал их взглядом и еще глубже натягивал чересчур маленький спадающий капюшон. Как они поведут себя, если он покажет им свое лицо? Закричат, наверное, или, скривившись от отвращения, сплюнут. Кому он нужен сейчас? Без денег, одежды и нормального оружия, тощий и едва передвигающий ноги после ранения, безродный и отвратительный на вид. «Глупости, — усмехнулся он сам себе, — ты и раньше был чересчур циничен. Кому нужно лицо? Лицо — это лишь ширма души, оно не может ни думать, ни действовать. Пустая оболочка, годная лишь для примитивного выражения чувств. Половина моего лица покрыта нарывами, я чувствую себя так, словно каждый клочок кожи мне срывали тупым кейром, но изменился ли я от этого? Моя сила осталась при мне, так же как и моя внутренняя красота. Я — все тот же шэл Крэйн, даже без эскерта и дружины, да, пожалуй, и больше — я стал крепче и выносливее за это время, моя тяга к жизни усилилась многократно. Разве женщины любили мое лицо? Нет, они любили меня таким, какой я есть. Моя внутренняя красота, неповторимая и влекущая, осталась при мне, мой ум по-прежнему ясен, во мне есть сила. Та самая сила, которая делала из этого красивого тела и прекрасного лица шэла Алдион Крэйна, человека, при взгляде на которого женщины краснели и почти лишались чувств.