Через пяток минут, заказав себе по паре горячих бутербродов и по два больших стакана «Калинкина», офицеры уселись за крайний небольшой столик под уютным зеленым зонтиком с надписью «Carlsberg». Видимо, Димку тут знали, так как им не пришлось стоять у стойки кафе-фургончика, а милая девушка, крашенная зачем-то в блондинку, все принесла им на подносике.
Отхлебнув пива, оба взялись за бутерброды. Ковалев набросился на них с жадностью голодной дворняги, так как с утра во рту не было ни маковой росинки. Богдан покачал головой и отдал ему свой второй бутерброд. Рядом с фургончиком стоял мангал, и умопомрачительно пахло шашлыками, но на ментовскую зарплату не сильно-то разгуляешься, и Сергею пришлось ограничиться бутербродами. Частично утолив – скорее приглушив – голод, он откинулся на спинку пластикового кресла и закурил. Димка грустно подмигнул и поднял стакан.
– Давай, за упокой Иваныча, – тихо произнес он. – Хотя по такому человеку лучше водки бы треснуть. Но это успеется. Земля ему пухом.
Ковалев выпрямился и тоже поднял стакан. Молча опорожнили посудины наполовину. Ковалев бросил окурок в мусорный бачок с надписью «Marlboro» по красному фону и тотчас же закурил новую. Димка – спортсмен-разрядник: каратист, пловец и парашютист – неодобрительно поглядел на него, но промолчал.
– Ты, Серый, помнится, про секту спрашивал, – после долгой паузы вполголоса заговорил он, – Как там ее – Синро Хикари. Бля, без бутылки и не выговоришь. Так зацепки кой-какие есть. В конце месяца мы проводили рейд вместе с УБНОНом. Парочку крупных дилеров выщемили. Представляешь, продают, суки, чистейший морфин в порошочке. Ребята из УБНОНа одного за жабры – тот колется. Купил, мол, крупную партию у такого-то. Имя, само собой, не назвал по причине полного незнания. Зато назвал адресок. – Богдан усмехнулся, видно, вспомнил что-то развеселое и хлебнул еще пивка. – Влетаем мы на этот адресок, – продолжил он. – Народу – тьма. Всех, понятно, вяжем. Полкило – представляешь? Полкило чистенького, как слеза, морфинчику. Бабок – море. Хлопцы хозяина за помидоры – как да что. Тот в молчанку играет. Ну, недолго ему дали в Зою Космодемьянскую играть, запрессовали. Тот – в сознанку. Взял там-то и там-то. Короче, по цепочке вышли на лабораторию. Я почему тебе все это рассказываю – во всех задержаниях сам участвовав Не видел бы – хрен поверил бы! До лаборатории взяли сорок семь кило! Сам видел, как ребята взвешивали. А лаба знаешь где? Хрен поверишь!
– Где-нибудь в Сосново, – холодно ответил Ковапев.
– Точно! – воскликнул Димка. – Молоток ты, Серый. Сам догадался или знал? Именно в Сосново.
– Не знал и не догадывался – вычислил, – отозвался Сергей. – Почувствуйте разницу. Но пока, кроме моей догадки – и то весьма эфемерной и в дело не подшиваемой, не вижу связи с сектой.
Димка со вкусом допил пиво и потянул к себе второй стакан.
– А ты не торопись. – лениво проговорил он. – Будет тебе и белка, будет и свисток. Времени сейчас, – он поглядел на часы, – всего только двадцать тридцать пять, так что три часика погоди. Кое-что и я тебе расскажу, но это так, мелочи. Виталька Рогозин вернется домой, мы пойдем на Братьев – и он тебе все выложит. Ждем-с первой звезды.
Он вальяжно раскинулся в жестковатом креслице. Ковалев тоже потянул к себе второй стакан, расправившись с первым. Закурил, поглядел на затянутое низкой облачностью небо. По зонту ударили первые слабые капли дождя. Улица Братьев Горкушенко в Новом Петергофе.
– А поганое же в этом году лето, – вдруг проворчал он, – То ли дело раньше… – и сам засмеялся своему стариковскому брюзжанию.
Вот чего Николай Николаевич не ожидал, так это того, что его пригласят на заседание Глав Синдиката и что штаб Синдиката находится в Питере. Он мог представить себе штаб где угодно – в Москве, Берлине, Лондоне, Париже. Да хоть в Новом Орлеане или Южно-Сахалинске, но почему-то не здесь.
Как гласит история Синдиката – по крайней мере, официальная внутренняя, – эта организация была основана в Санкт-Петербурге, в конце восемнадцатого века, как одна из масонских лож, увидевшая в аномале Сверхсущество будущего. По легендам, основал ее незабвенный граф Панин, слегка сбрендивший на старости лет, да еще начитавшись трудов, с позволения сказать, наперсницы престарелой Воронцовой-Дашковой – баронессы Штольц, непроходимой дуры, почитавшей себя великой натурософкой и анатомкой.
Кстати, история умалчивает, была ли между графиней и баронессой кроме духовной еще и лесбийская связь, хотя современники сходятся в одном – скорее да, чем нет. Но, так или иначе, ей удалось пронаблюдать за пойманным где-то в таежной глухомани у реки Вычегды и привезенным году этак в 1779-м в просвещенный Санкт-Петербург полуодичалым аномалом, которого местные жители называли «Ворса», хозяин леса, и панически боялись. Повязали это «чудо природы» суровые поморские мужики, у которых тот повадился переть припасы из закромов. Правда, в процессе борьбы Ворса покалечил половину мужского населения деревни, кое-кого даже убил. К исправнику он был доставлен полумертвым, так бы и сгнил на съезжей, ибо добиться от дикаря не удалось ничего, но какой-то самородок вывез его в клетке в Санкт-Петербург, надеясь заинтересовать Академию де сьянс.
Академия не нашла в одичалом человеке ничего сверхъестественного или нового – ибо таких найденышей исследовали в раже неофитства русских наук уже с десяток – и баронесса забрала его в свой зверинец, находившийся в имении где-то под Лугой, поместив между обычнейшим бурым мишкой и снежным барсом, супротив экзотического орангутанга. Видимо, решив, что лицезреть родственника дикарю будет приятно, – о родстве человека и обезьяны задумывались задолго до сэра Чарльза Дарвина.
Но единожды дикарь заговорил, да как! Отборнейшим черным матом, перемежая слова русские с тюркскими и малороссийскими, он обложил передразнивавшую его обезьяну. Прогуливавшихся в тот момент по зверинцу баронессу Штольц и юную княжну Коротаеву хватил скоропостижный обморок, а старый князь и барон застыли от изумления, подобно глупой и любопытной жене Лота. После приведения всех в чувство дикарь был отмыт и помещен в более пристойное место, а именно – в подвальную комнату господского дома.