— Тылько доткноньть до мни, смарки, одразу траскну! — сказала она по — польски.
Разведчик покраснел ещё сильнее, опустил руки и оглянулся, словно ища поддержки у товарища — грузин во все глаза таращился на Марику, разве что языком не цокал от восхищения — и командира.
— Смелее, — подбодрил я его, а сам на немецком попросил спутницу умерить девичью гордость и позволить солдату выполнить приказ.
Старшина сделал стойку, едва услышал вражескую речь, но я сразу продублировал сообщение по — русски.
Красный как рак Шихов торопливо обыскивал девушку, едва дотрагиваясь до куртки. Ножа не нашёл. Он, видно, выпал из кармана ещё там у реки. Марика терпела его прикосновения, но лишь до тех пор, пока дело не дошло до штанов. Она так сильно толкнула красноармейца, что тот хлопнулся задом в сугроб под дружный хохот старшины и второго солдата.
Шихов вскочил на ноги, сдёрнул автомат со спины, навёл на девушку.
— Отставить! — громовым голосом рявкнул Синцов, мгновенно перестав смеяться.
— Товарищ старшина, а чего она дерётся, — обиженно протянул рязанец, вешая ППШ на плечо.
— Понравился ты ей, Ваня, — с кавказским акцентом сказал боец с орлиным носом. — Тебя девушка на свидание пригласила, а ты не понял. Обижаться начал, нехорошо, э!
— Помолчи, Резо. Неизвестно, как бы ты отреагировал, свалившись в сугроб, — повернулся к нему Синцов.
Грузин широко улыбнулся:
— Я бы, таварищ старшина, обрадовался. Упасть в снег от руки такой девушка — счастье! У нас в Грузии…
— Хватит, Резо, слышали мы про твою Грузию. Там и горы высокие и реки быстрые, и невесты одна другой краше.
— Правильно гаварите, таварищ старшина! Приезжайте ко мне домой после войны, мама вам такие хачапури сделает, пальчики оближешь! М — мм! — он даже причмокнул от удовольствия.
— Хорошо, Резо, приеду, надо только дожить до победы.
— Доживём, таварищ старшина, ещё как доживём! — воскликнул грузин, взмахнув рукой. — И ты, Ваня, приезжай, и вы, таварищ полковник, — только форму эту проклятую снимите! — и девушка ваша пусть приезжает. Мама всем будет рада…
— Всё, всё, Резо, угомонись. И ваши и наши — все приедем, — сказал старшина, подзывая к себе Шихова. — Ну, Ваня, что нашёл?
— Кроме этого, ничего, — ответил разведчик, протягивая командиру моё удостоверение.
— Так, так, — протянул старшина, разглядывая подмокший прямоугольник из серого картона с тремя строчками печатных букв и фашистским орлом с зажатой в когтях свастикой внутри венка. — Что это?
— Удостоверение на имя штандартенфюрера СС Отто Ульриха фон Валленштайна, — сказал я. — А что ты ожидал увидеть, старшина? Красные "корочки" со звездой? Давай уже веди нас в дом, пока девчушку совсем не заморозил.
Синцов махнул рукой. Всё ещё красный Шихов пошёл впереди к ближайшему дому, из трубы которого валил дым. За ним, ступая след в след, двинулись я и Марика. Гоношвилли и старшина замыкали колонну.
Хозяйка — седая бабулька с пуховым платком на голове, в валенках на босу ногу, старой домотканой юбке серого цвета и меховой жилетке поверх белой холщовой рубахи встретила нас с веником у порога. Она увидела гостей в окно и заранее приготовила метёлку, чтобы мы смахнули снег в сенцах.
Красноармейцы сняли снегоступы, поставили их в угол, потом поочерёдно обмели одежду и обувь, причём Резо ещё и за Марикой поухаживал: смахнул с неё снег.
А я почистить шинель не смог, поскольку последние силы оставили меня. Так и осел кулем на дощатый настил пола и только благодаря Ване — тот успел подхватить меня, когда я падал — избежал удара головой о бревенчатую стену сруба.
Под цепким взглядом старшины Иван снял с меня задубевшую шинель, помог подняться по крашенным коричневой краской покосившимся ступеням крыльца и, пригнув ладонью мою голову, чтобы я не стукнулся о низкую притолоку, завёл в дом.
Жильё встретило нас теплом и весело потрескивающим огнём в сложенной по центру избы печке. На вбитом в потолочную балку крюке висела старая керосинка с закопчённым стеклом. Я так и представил, как по вечерам в ней теплится огонёк, размазывая тени по стенам и разгоняя мрак по углам.
В красном углу на полочке под белым рушником когда‑то была икона Христа Спасителя. Брёвна со временем потемнели и там, где она стояла, остался светлый прямоугольник. Теперь это место заняла перевязанная чёрной ленточкой фотокарточка мужчины в военной форме с двумя миниатюрными танками в петлицах.
Печальные глаза танкиста смотрели на каждого, кто заходил в дверь, и от этого взгляда становилось как‑то не по себе. Погибший сын хозяйки как будто заглядывал в самые потаённые уголки души, извлекая на свет всё тёмное и светлое, что хранилось там.
Под полочкой до сих пор висела лампадка. Сейчас она не горела, но я подозреваю, что иногда бабулька зажигала в ней маленький огонёк и, встав на колени, разговаривала с сыном, глядя на фотографию выцветшими от слёз глазами.
Внутреннее убранство избы не отличалось изысками. Покосившиеся оконца закрыты короткими шторками с вышивкой, на дощатом полу разноцветные дорожки полосатых половиков. В дальнем углу большой окованный железом сундук, где хозяйка хранила нажитый за всю жизнь небогатый скарб. Вдоль длинной стены стол под заштопанной, но чистой скатертью; под ним три табуретки, четвёртая в углу, где фотография, на ней пожелтевшая от времени газета "Правда", на которой цветочный горшок с геранью. Справа от входной двери бадья с водой, слева низкая деревянная скамья. За печкой железная кровать под серым шерстяным одеялом и с горкой подушек в изголовье.
Ваня помог мне сесть на скамейку, стащил с ног сапоги, из которых на пол высыпались хрусталинки ледышек, поставил их подошвами к печке. Потом подхватил под мышки, подвёл к торцу печи, усадил на пол. Стол и стена с двумя окнами как раз оказались напротив меня.
Рядом села Марика, прижалась к нагретой стенке спиной, обхватила мою руку ладошками, подула теплом на посиневшие от холода пальцы и смотрит на меня, улыбается. А в глазах грустинки плавают. Поражаюсь я ей всё‑таки. У неё сердечко, наверное, до сих пор от слов моих разрывается. Другая бы давно меня бросила, а эта со мной, как с маленьким, нянчится. Что она во мне такого нашла? Никак не пойму.
Шихов и Гоношвилли скинули капюшоны маскхалатов, сняли вещмешки, подвесили их за лямки на торчавшие из бревна гвозди (они шли в ряд справа от двери и, по — видимому, заменяли хозяйке вешалку), туда же отправились серые ушанки с красной жестяной звёздочкой по центру мехового козырька. Расстегнув несколько пуговиц защитной хламиды и бушлатов, солдаты разбрелись по избе, оставив оружие при себе.
Синцов тоже чуток разоблачился, сел на скрипнувший под его весом табурет. Автомат лежит на коленях, на усталом лице отчётливо читается решимость в любую секунду пустить его в дело. Молодец сержант, высший балл тебе за бдительность.
— Нам бы обогреться немного, мамаша, да кипяточку, если можно, — попросил он за всех.
Старушка бросила в меня уничтожающий взгляд и пошаркала к печурке, рядом с которой на полу стоял закопчённый чайник с изогнутым носиком.
Пока бабулька гремела посудой и наливала воду, Марика задремала, навалившись на моё плечо. Ей нужен был хороший сон, а мне чистая и сухая одежда. Застывшая форма постепенно оттаивала и неприятно липла к телу. Я и так согреться толком не успел, а тут на тебе — новый курс криотерапии. Ощущения те ещё.
Я поднял свободную руку, сказал шёпотом:
— Старшина, мне бы обсохнуть надо, я до встречи с тобой в ледяной купели побывал. Да и дивчину на кровать положить бы не мешало. Может, попросишь ребят, они её перенесут, а я пока форму сниму, подсушу на печке немного.
Пётр Евграфович сощурил глаза, склонил голову набок, словно присматривался к чему‑то, потом кликнул Резо и велел ему заняться Марикой.
Грузин расплылся в улыбке, бережно взял девушку на руки — она так устала, что даже не проснулась, когда её рука свесилась до пола — перенёс на скрипнувшую пружинами кровать и накрыл старым одеялом. Марика что‑то пробормотала во сне, повернулась на бок и, сжавшись в комочек, мирно засопела.