— В чем дело, Мелани? Что с вами? — спросил я.

В первый раз я назвал ее по имени, и притом совсем не намеренно. Но для нее это значило очень много, и, пока я держал ее руку в своей, слезы бежали по ее бледным щекам. Некоторое время я безмолвно смотрел на нее; она тоже не решалась пошевелиться. Вдруг в голове у меня снова пронеслась мысль об огромном богатстве, которое должно было достаться ей по наследству, и я мягче, чем это мне свойственно, сказал:

— Я не хотел сделать вам больно, Мелани. Простите меня!

Не поднимая глаз от пяльцев, она ответила:

— Вы женаты. Об этом мы никогда, никогда не должны забывать!

Она быстро поднялась и, не добавив ни слова, в большом волнении выбежала из комнаты.

Тогда я даже не нашел смешным, что у Мелани явилась нелепая мысль, будто она может хоть на миг заставить меня забыть Бетти или какую-нибудь другую женщину. Я уставился на дверь, за которой она исчезла, и вдруг осознал, что от меня одного зависит стать хозяином этого дома. Заботы, так угнетавшие меня, когда я пришел сюда, развеялись. Я подошел к окну и стал смотреть в сад. Сквозь деревья просвечивало белое здание фабрики. Словно широкие ворота вдруг распахнулись на моем пути. «Все это, — говорил я себе, — может стать твоим, стоит лишь захотеть!» Эта мысль захватила меня целиком, потрясла и в первый раз показалась мне чем-то большим, чем игра несбыточной фантазии.

Через некоторое время Мелани вернулась. Она овладела собой, и лицо ее стало непроницаемым.

— Я сообщила отцу, что вы здесь, — сказала она, избегая моего взгляда.

Вскоре появился Гассер.

— Привет! — крикнул он еще с порога. — Провалились?

Я подал ему руку и рассмеялся так непринужденно, как не мог бы рассмеяться всего час назад.

— Да, — ответил я, — но это ничего не значит.

— Отец, может, и ты выпьешь чашку чаю? — спросила Мелани.

— Глупости, бабье питье! — ответил он, не взглянув на дочь. — У меня мало времени, занят по горло. Но я все-таки рад, что вы заглянули к нам.

Он грузно опустился в кресло и закурил сигару. Мелани принесла пепельницу и снова села за пяльцы. В то время как Гассер говорил, бросая по своему обыкновению короткие, отрывистые фразы, я покосился на Мелани. Присутствие отца совершенно успокоило ее, и она теперь снова прилежно клала стежки.

— Очень хорошо, что вы провалились, — сказал Гассер. — Очень хорошо!

— Но почему же?

— Так оно лучше. Вы увидите, что старый Гассер прав. Вы только погодите! У меня кое-что намечено для вас. Вы только погодите!

— Что же это? — спросил я.

— Погодите! Придет час, я скажу. Не сегодня.

Мы еще поговорили о том о сем. Потом Гассер встал, собираясь уходить. Я тоже встал и попрощался. У меня не было желания оставаться с Мелани. Однако в моих мыслях и чувствах была такая путаница, что я не хотел показываться на глаза и Бетти. Поэтому я сначала отправился в отдаленный кабачок и за стаканом пива все спокойно обдумал. «Совершенное безумие рассчитывать, что я когда-нибудь смогу жениться на Мелани», — говорил я себе. И все же я не мог не признать, что в жизни безумное часто бывает нормальным.

Около полуночи я возвратился домой. Бетти лежала в постели. Давно прошло то время, когда она поджидала меня за кухонным столом и неизменно встречала заботливым вопросом, не хочу ли я поесть. Подобное внимание исчезло из нашего обихода. Когда я зажег в спальне свег, глаза Бетти были закрыты, но я заметил, что она не спит.

— Я был у Гассеров, — сказал я и начал раздеваться, глядя на нее.

Она повернулась ко мне спиной. Не двигаясь, даже не открывая глаз, она отозвалась:

— Вот как! Что же он говорит?

— Ничего, — ответил я. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Прежде чем потушить свет, я еще раз внимательно посмотрел на Бетти. Женщина, о которой я когда-то так мечтал! Не много осталось во мне от той незрелой любви! Лицо Бетти стало полнее, в черных волосах проглядывали первые серебряные нити. Но профиль вырисовывался на белой подушке такой же правильный, как тогда, когда я впервые восхищался им в «берлоге» Шаха. Рот был приоткрыт. Нижняя губа иногда вздрагивала, будто Бетти с кем-то говорила в забытьи.

«Как бы она удивилась, — говорил я себе, — если бы в один прекрасный день я подошел к ней и сказал, что хочу жениться на Мелани». Это было нечто совершенно невозможное, совершенно неслыханное, тем не менее я долго не спал, и мысли не давали мне покоя.

И не только в ту ночь, но еще долгие, долгие месяцы они сковывали меня, и манили, и мучили. Лишь с величайшим трудом начал я понемногу втягиваться опять в свою убогую жизнь, но полностью это мне так и не удалось. Я лишился способности думать отвлеченно и равнодушно о Гассере и его фабрике, о Мелани, об их доме и обо всем, что с этим было связано.

Я больше не пытался оставаться с Мелани наедине; она тоже явно уклонялась от подобных встреч. Но я все более и более менял свое поведение при ней и был особенно почтителен и внимателен. Замечали ли что-нибудь Бетти и Гассер, я не знаю. Мелани же почувствовала это сразу. Несомненно, она вначале не могла не спрашивать себя, что меня к этому побуждает, но потом привыкла, и ей даже иногда удавалось обменяться со мной несколькими словами не краснея.

Настало время, и я отдал Тедди в школу. Вот это был праздник! Гассер, любивший детей, подарил мальчику кожаный ранец. С самого утра Тедди гордо расхаживал с ним по кухне и торопил Бетти.

— Я опоздаю! — каждую минуту восклицал он.

После завтрака его нужно было причесать. Умываться и чистить зубы он умел сам, но делать прямой пробор еще не мог. Это и понятно: его белокурые, мягкие как шелк волосы были довольно длинными. Многие находили, что Тедди, которому было уже почти семь лет, пора изменить прическу. Но Бетти нравилась такая, да и я не считал нужным возражать. Так он всегда оставался для нас маленьким мальчиком, и мы почти не замечали, что он становится все старше и самостоятельнее и что время все дальше уводит его от нас. Бетти, та обращалась с ним совсем как с карапузом. Вечером раздевала его и несла в постель. Помолившись вместе с ним, она пела ему коротенькую колыбельную песенку, как в пору его младенчества. Вероятно, она еще долго портила бы его таким баловством, но тут, слава богу, явился второй ребенок и сразу открыл нам, каким большим и житейски опытным успел стать Тедди.

Бетти не могла сопровождать его при первом выходе в школу. Она была тогда уже на восьмом месяце и не любила показываться на людях. Следует упомянуть, что и мальчик заметил перемену в матери. Хотя он не спрашивал, все же мне иной раз думалось, что ее пополневшая фигура пугает и даже отталкивает его. Тем сильнее он в последнее время льнул ко мне.

Я взял сто за руку, и мы вместе отправились в школу. Мы оба, каждый по-своему, ощущали серьезность события и поэтому мало говорили. Увидев здание школы, Тедди осторожно высвободил свою руку из моей: он хотел идти один. Я посмотрел на него. Бледный и сосредоточенный, шагал он рядом со мной и храбро боролся со слезами. Но, когда я передал его учительнице, когда она посадила его за парту и я на прощанье еще раз кивнул ему, он все-таки начал всхлипывать.

В полдень я поджидал его перед зданием школы. Выбежав с гурьбой мальчиков и заметив меня, он кинулся ко мне, собираясь обнять, как делал всегда. Но в двух шагах от меня вдруг остановился; казалось, он вспомнил, что теперь стал большим мальчиком, и размеренным шагом подошел ко мне, подал руку и торжественно произнес:

— Здравствуй, папа!

— Ну, как там было? — спросил я.

Он сиял. И машинально попытался спрятать ручонку в моей большой лапе.

— Классно! — воскликнул он.

Это было модное словечко. Для Тедди все было «классно»: школа, учительница, автомобиль Гассера — вообще все, что ему нравилось.

Нам было легко с Тедди — он охотно ходил в школу. Когда после уроков он возвращался домой, ему разрешалось позвонить мне в контору и рассказать, как прошел день.