(11 мая 1904 года – 23 января 1989 года)

Жизнь знаменитого художника-сюрреалиста на первый взгляд кажется потрясающим и непостижимым феноменом в смысле уникальности преобразования несколько отсталого в развитии одинокого мальчика-отшельника в яркий гений художника, жившего, как улитка, в раковине собственного воображения и сумевшего с беспощадной точностью запечатлеть едкие особенности современного мира, рожденные в неуловимом вихре сбивчивых и часто непонятных фантазий. Однако это только на первый взгляд. Вглядевшись в размытый и нестройный жизненный путь художника, жившего «не по правилам», можно отыскать те ключевые повороты и изгибы, приведшие его сначала к подножью кряжистого пика, именуемого Самореализацией, а потом и на его ослепительно яркую, хоть и постоянно ускользающую вершину.

Родившись во вполне обеспеченной, но слишком обычной для воспитания сильной личности семье, тем не менее рассчитывающей сыграть мессианскую роль в искусстве, Сальвадор рос аморфным и не способным на какие-либо решения или действия. Старший брат Сальвадора, тоже Сальвадор, внезапно умерший от острой желудочной инфекции в менее чем двухлетнем возрасте, оставил неизгладимый и тревожный отпечаток на всей дальнейшей жизни экзальтированного Дали-человека и неординарного Дали-художника. Весьма любопытно, что сам Дали сознательно изменил и дату смерти брата, и его болезнь, и даже возраст умершего (он говорил, что первенец умер от менингита в семилетнем возрасте).

Своей смертью Сальвадор Дали-первый обеспечил Сальвадору Дали-второму неестественное и граничащее с безумием родительское обожание, ставшее основанием для его эгоцентризма и энергетического всепоглощения. Богатому на воображение Сальвадору, проводившему многие часы в одиночестве, казалось, что образ умершего брата неотступно преследует его, и ему всегда хотелось предпринять что-то неестественное, отличное от установленных в обществе норм, чтобы отделиться от своего «двойника». Как упоминает испанский исследователь творчества Дали Карлос Рохас, Сальвадору, подобно Винсенту Ван Гогу, также получившему в наследство от умершего старшего брата свое имя и вынужденному каждый день видеть надгробие с собственным именем, Сальвадор Дали, попадая в спальню родителей, всегда сталкивался с фотографией своего ушедшего в мир иной брата. Хотя справедливости ради стоит заметить, что любящие родители не принуждали Сальвадора соревноваться с тенью умершего – его подгоняло собственное неумолимое и параноидальное воображение. С одной стороны, мальчик рос с мыслью, что мир существует исключительно для него, и порой он был, по собственным воспоминаниям, просто опасным для окружающих, с другой – природа этого ненормального и непредсказуемого поведения крылась в желании обрести защиту пожирающего его изнутри чудовища – внутреннего Эго. Именно оно заставило Дали-художника сделать страшное признание: «Я всегда хотел доказать самому себе, что существую, что я – это я, а не покойный брат». Возможно, именно нависший дамокловым мечом над детским бессознательным неумирающий облик умершего сделал его упрямым и экзальтированным эгоистом, без каких-либо угрызений совести совершающим поступки один ужаснее другого. Сальвадор вообще не переносил и мысли о ком-нибудь другом или чьих-либо чувствах, так же ненавистных ему, как и запрет совершать что-нибудь сумасбродное. «Я писался в постель чуть ли не до восьми лет – только ради своего удовольствия… Как-то вечером я до крови исцарапал булавкой щеку моей дорогой кормилицы – только за то, что лавка, куда она меня водила покупать мои любимые лакомства, была уже заперта», – написал позже Сальвадор Дали в обескураживающих откровениях о себе.

Однако другая сторона семейного обожествления имела для избалованного мальчика более печальные последствия, ибо, как известно, детская жестокость не знает границ. Сверстники, гораздо более ловкие, приземленные и приспособленные к жизни, не только не воспринимали не умеющего контактировать с людьми Сальвадора, но и заставили его замкнуться в собственном мире – единственно приемлемой и приятной для обитания среде для существа, желающего слышать лишь собственный голос и явно не готового стать частью заурядного и ненавистно морального общества. Жалкие неполноценные контакты со сверстниками неизменно заканчивались обжигающими неудачами и неизменно стимулировали еще большую замкнутость Сальвадора в собственном мире.

Нельзя сказать, что мальчик не переживал отвержение себя детским окружением, о чем ярко свидетельствуют запечатленные им наполненные отчаянием и тревогой одинокого изгоя, видения юного периода жизни (как, кстати, и сам факт таких четких воспоминаний). К этому, пожалуй, стоит добавить и выводы ряда исследователей относительно сексуальной неполноценности Дали. Единственным способом жить для Сальвадора оказался уход во внутренний мир грез и героических мечтаний, где он всегда был победителем и замечательным героем. Именно отсюда берет начало навязчивое и непреодолимое желание что-то доказать всему остальному миру. Игнорирование Сальвадором Дали внешнего мира достигло таких катастрофических масштабов, что его внутренний мир практически безвозвратно вытеснил реальность, а возрастающая вера в собственную исключительность, последовательно и беспрерывно развивавшаяся с первых дней его жизни, позволяла противопоставить себя всему остальному человечеству. Любовь и ободрение в раннем возрасте сделали Сальвадора психологически защищенным от непонимания другими его собственного уклада мыслей – у ребенка отлично срабатывал защитный механизм вытеснения. Напротив, «борьба» с миром не только не была для него непосильным бременем, но и доставляла определенное удовольствие – предстать перед миром ярко выделяющимся оригиналом, способным на самый необузданный поступок, – это непрестанное желание сделало Дали патологически неизлечимой индивидуальностью, которую он сохранял на протяжении всей жизни и которая многое определила в его творчестве. Быть, но не как все, создавать, но не то же, что все! Это стало жизненной философией Дали, которую со временем дополнили основательные знания, конечно, полученные не в учебных заведениях, а в результате длительного внутреннего поиска, навязчивой потребности понять суть вещей, от которых его псевдоучителей отделяло поистине космическое расстояние.

Он бредил собственной гениальностью с детских лет! Уже в десятилетнем возрасте, чтобы выделиться из толпы, он совершал умопомрачительные и опасные прыжки с высоты. Иногда Дали прыгал в лестничные пролеты – он готов был подвергнуть себя смертельному риску ради привлечения внимания к своей персоне, и этом было что-то патологическое. Живя во внутреннем мире, он нуждался в доказательствах внешнего и с юных лет рассматривал его исключительно как аудиторию. Это стало ранней неестественной, но очень действенной формой самореализации. При этом Сальвадор мало беспокоился по поводу своего безнадежного отставания в школе (придя в школу, он умел лишь назвать буквы алфавита и написать собственное имя), а еще больше он привык к отчуждению. Даже тот факт, что он стал второгодником, нисколько не поколебал уверенности Сальвадора в собственной исключительности, и он так же, как и прежде, продолжал бредить своей мессианской ролью короля-гения. «Он настолько закоренел в умственной лени, что это делает невозможным любые успехи в учении» – таким было заключение учителей, заставлявшие всхлипывать родителей Дали, но отнюдь не трогавшие его самого. Вспоминая об одноклассниках, он отмечал, что «не играл и даже не разговаривал с ними». Продолжая неутомимые путешествия по загадочному саду собственного воображения, мальчик не желал впускать туда никого; что же касается учебы, то он, ненавидя какие-либо умственные усилия, укладывающиеся в некую сомнительную логическую схему, раз и навсегда поставил на ней крест.