Настолько можно восстановить общую психологическую картину первых киевских веков, дреговичи, поляне, тюрки и берендеи были там одинаково свободными, — принимая, конечно, во внимание нравы конца прошлого тысячелетия. Потомки этих же дреговичей, полян, тюрков и берендеев тысячу лет спустя остались такими же свободными — принимая во внимание эпоху Лениных и Гитлеров. Тысячу лет тому назад в «холопы» попадали и поляне, и тюрки, сейчас в концентрационные лагеря попадают и эллины, и иудеи — все те, кому сбежать не удалось. Если было хорошо — было хорошо всем. Если было плохо, то всем было плохо. И свобода русского народа — или свобода народов России — ограничивалась вовсе не самодержавием, а просто-напросто воинской повинностью и всем тем, что она автоматически вела за собой. Ни наличие Батыев, ни наличие Гитлеров, не имело никакой связи с наличием самодержавия.
Сейчас я склонен впасть еще в одну ересь. Я буду утверждать, что русский рабочий времен Николая Второго был свободнее английского рабочего времен м-ра Эттли.
Английский рабочий времен м-ра Эттли склонен рассматривать профсоюзы, как величайшее достижение своих свобод. Я те же профсоюзы склонен рассматривать, как великое ярмо на шею мирового пролетариата. Без всяких профсоюзов русский рабочий питался лучше рабочего британских привилегированных островов. Он имел свободу труда, не стесненную законами о планировании рабочей силы. Там, где надо было охранить его реальные интересы, там самодержавие делало это и раньше и лучше всех профсоюзов мира, взятых вместе. Но только перед пролетариатом оно не заискивало и опиумных фимиамов перед ним не курило. В любой стране Европы горьковских босяков сажали и сажают в тюрьмы за бездомность. Русский босяк — включенный в состав Великой Империи, имел и еще некоторые преимущества, каких английский пролетариат лишен начисто: русский, босяк или тульский рабочий могли в любой момент плюнуть на Тулу или на Ростов, и двинуться в Хиву или на Амур. Английский пролетарий этой свободы лишен. Даже в границах своей собственной Империи он не может передвигаться: его не пускают ни в Канаду, ни в Австралию, ни в Южную Африку, вообще — никуда. Ибо Австралия и прочие населены «независимыми нациями», и эти независимые нации не пускают к себе даже и участников войны. Разумеется только тех, у которых нет достаточного количества денег. Английский рабочий лишен свободы труда и свободы передвижения. Компенсируется ли все.это той свободой, с которой «Дэйли Уоркер» ведет свою пропаганду по дальнейшему развалу Британской Империи и по распродаже ее по ценам московской красной биржи?
Русская печать времен Николая Второго была слишком свободной печатью. Она была ограничена штрафами. Каждый штраф с лихвой окупался повышением тиража. Ибо суд — это реклама. А реклама — это тираж. Свобода печати в ее современной форме привела к тому, что печати сейчас ни один дурак не верит. Мировая печать превратилась в оборудованную по самому последнему слову техники фабрику лжи. И это — не только сейчас и не только в СССР. Настоящая свобода печати может быть достигнута тогда и только тогда, когда суд присяжных (а не цензура или главлит) будут карать каждого автора, допустившего ложь. И не штрафом, а по-серьезнее. Пока этого нет, свобода печати совершенно аналогична «свободе любви». Свободу любви мы можем понимать, как свободу выбора в любви, не ограниченную расовыми или классовыми законами или предрассудками. Но ту же свободу любви нам проповедовали, как свободу проституции. Сегодняшняя свобода печати есть свобода проституции печатным словом.
Она у нас была ограничена. Но когда дело шло об основных ценностях Англии — то был запрещен «Дейли Уоркер», а фашисты были просто посажены в тюрьму. Защищаясь от нашей оголтелой интеллигенции, русское правительство применяло наивный способ «свидетельства о политической благонадежности». Защищаясь от коммунизма, Англия проводит то же самое: чистит свою бюрократию от политически неблагонадежных людей. Словом: когда Великобритания и САСШ были на очень краткий исторический миг поставлены перед приблизительно такими же задачами, перед какими Россия непрерывно стояла все одиннадцать веков, то британские и американские свободы стали, так сказать, русифицироваться. И м-р Эттли, сооружая в Англии партийно — бюрократическое государство, сейчас говорит о русской искони полицейской государственности. И заводит полицейский строй, какого во времена Николая Второго у нас все-таки не существовало: «чисток» правительственного аппарата у нас все-таки не было, по всему пространству нашей Империи мы все могли ездить, как хотели, и над русским пролетариатом не было никакого приводного ремня к массам и этот пролетариат не подлежал никаким циркулярам никаких министерств труда.
Но между русским самодержавием и английским парламентаризмом, русским «полицейским государством» и британскими свободами существовало и еще одно различие: со своими задачами русское самодержавие справлялось совершенно неизмеримо лучше английского парламентаризма. Достаточно сравнить две основные вещи: американское освобождение рабов парламентарными методами оказалось невозможным: пришлось вести гражданскую войну. Свободы труда и передвижения нет в Англии и сейчас. Победа Первой мировой войны была проиграна, и победа Второй мировой войны проигрывается сумасшедшими темпами.
В 1814 году русское самодержавие разгромило французский «тоталитарный режим», созвало Венский Конгресс и организовало Священный Союз. В Европе царил почти полный мир — никто не был ограблен и даже почти никто не был обижен. Историю победы демократии в Первой мировой войне м-р Черчилль называет сплошным безумием:
«Эта история, в самом основном есть список преступлений, глупости и страданий».
История Второй мировой победы есть нечто еще худшее: и глупость, и преступление, и страдания, и предательство, и, наконец, просто сумасшедший дом. Черчилль в своих «Воспоминаниях» рисует истинно жуткую картину:
«В 1938 году был смысл воевать за Чехию, ибо тогда германская армия только с великим трудом могла бросить на западный фронт полдюжины обученных дивизий, а французы могли ринуться на Рейн или в Рурскую область шестидесятью-семидесятью дивизиями…» «Но все это люди считали неразумным, преждевременным, стоящим ниже современного уровня мышления и морали».
Вот — усилиями всеевропейского социализма и парламентаризма мы и сидим: намного, очень намного ниже самого скромного уровня мышления и морали, по-видимому общепринятого уже и при Олеге.
Английская патриотическая поговорка гласит: «Англия проигрывала все сражения, кроме последнего».
Давайте вспомним: в свое время были проиграны два последних сражения: одно — против Франции Жанны Д'Арк, другое против Америки Георга Вашингтона. В переводе на язык русской истории, это обозначает примерно то же, что для нас означал бы разгром в Польше или отделение Сибири. Английская патриотическая песенка поет:
«Никогда, никогда, никогда
Англичанин не будет рабом!»
Давайте вспомним: британская армия и, еще больше британский флот, были построены не на началах всеобщей воинской повинности, не на долге каждого англичанина идти защищать старую и веселую Англию, а на захвате в рабство матросов и солдат — которых вербовщики спаивали в кабаках, в пьяном виде отвозили на суда и там было то же, что было и на галерах эпохи гребного флота.
Русская армия от Олега до Николая Второго никогда не вербовала своих бойцов ни путем купли, ни путем спаивания. Она не захватывала и не покупала рабов ни на хлопковые плантации XIX века, ни на каучуковые ХХ-го. Россия первая предложила миру и Лигу Наций, и разоружение, и Гаагский Трибунал, но совершенно невозможно себе представить, чтобы при наличии Империи Российской и Императоров Всероссийских Лига Наций и ООН превратились бы в то, во что превратила их борьба правительств и партий, парламентов и профсоюзов, трестов и деятелей, ораторов, танцоров и жулья. Можете ли вы себе представить, чтобы Государь Император Николай Второй, имея на русско-германской границе более чем десятикратное превосходство в силах — дал бы немцам съесть своего союзника, которому он за год до этого торжественно обещал свою вооруженную поддержку? Если вы это можете себе представить — позвольте мне позавидовать силе вашего воображения.