(М. Волошин. «Дмитрий Император »).
Кто в Византии стал бы волноваться о судьбе ребенка, убитого двадцать лет то м у назад? Там сила создавала право, и сила смывала грех. На Руси право создавало силу, и грех оставался грехом.
В Московской Руси цареубийств не было вообще: «такого на Москве искони не важивалось». Они были только в Петербурге — в чужом для России городе, где никакой «Руси» не было и где для в сяких просвещенных влияний Запада дверь была открыта настежь. Но и в Петербурге дворцовые цареубийства скрывались самым тщательным образом и только революция, раскрывая все архивы, поставила все точки над всеми и. Об убийстве цар е в и ча Алексея Петровича даже после р еволюционное (апрель 1917 года) издание учебни к а академика Платонова говорит: «Царевич умер до казни в Петропавловской крепости». Убийство Иоанна Антоновича было скрыто вообще. Убийство Петра III было объяснено случайным ударом в пьяной драке (Платонов: «Петр. … развлекался по своему обычаю вином и лишился жизни от удара, полученного в хмельной ссоре »). Смерть императора Павла Первого была объявлена «грудной коликой». Не было ни одного случая открытог о захвата власти. И, с другой стороны, такие восстания, как Разинщина и Пугачевщина, шли под знаменем хотя и вымышленных, но все-таки законных претендентов на престол, не даром Сталин назвал Разина и Пугачева «царистами».
Идея легитимной монархии поддерживалась в России крепче, чем где бы то ни было в истории человечества, но ведь настоящей монархией может быть только легитимная. Когда после Смутного Времени был поставлен вопрос о рест а врации монархии, то собственно никакого «избрания на царство» и в помине не было. Был «розыск» о лицах, имеющих наибольшее наследственное право на престол. А не «избрание» более заслуженных. Никаких «заслуг» у юного Михаила Феодоровича не было и быть не могло. Но так как только наследственный принцип дает преимущество абсолютно й бесспорности, то именно на нем и было основано «избрание». И для вящей прочности подтверждено происхождение новой династии от «пресветлого корени цезаря Августа». Ничего подобного в Византии не было.
Все, что было в Византии, было прямой противоположностью всему тому, что выросло на Рус и . Византийство — это преобладание формы над содержанием, законничества над совестью, интриги над моралью. Византийцы были классификаторами, кодификаторами, бюрократами. Византийской «нации» не было никогда, не было никакой национальной армии, не было никакой национальной идеи. Об истоках же русской государственной идеи В. Ключевский пишет:
«Начальная летопись представляет снача л а прерывистый, но чем дальше, тем все более последовательный рассказ о первых двух веках нашей истории, и не п р остой рассказ , а освещенный цельным, т щ ател ь но проработа н ным взглядом составителей на начало нашей истории. … Важнее всего идея, которою ос в ещено нача л о нашей истории. Это идея славянского единства, которая в начале XII века требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не поддерживалась современной ей действительностью.
Замечательно, что в обществе, где еще сто с чем-нибудь лет тому назад приносились человеческие жертвы, мысль уже научилась п о дыматься до связи мировых явлений. … Вчитываясь в оба свода, вы чувствуете себя как бы в широком общерусском потоке событий, образующемся из слияния крупных и мелких местных ручьев. … Как могли составители сводов собрать такой материал местных записей, летописей и сказаний и как умели свести их в последовательный погодный рассказ, — это может служить предметом удивления или недоумения». …
Итак: за двести лет вчерашние поклонники Перуна и Даждь-бога «научились подниматься до связи мировых я в лений» — или, как сказали бы мы сейчас, «мыслить в мировом масштабе». Сейчас мы можем совершенно бесспорно констатировать тот факт, что этому искусству Европа не научилась и за две тысячи лет. «Идея славянского единства», действительно, «совсем не поддерживалась современной ей действительностью» и, значит, была чисто русской идеей, идеей, родившейся на Руси, то есть созданием русского национально-политического гения. Но если это так, то почему мы не можем сказать, что и русская монархия есть создание того же русского национального политического гения? И что она стоит выше остальных монархий мировой истории — в такой же степени, как наше мышление в мировом масштабе стоит выше мышления Лиги Наций или ООН? Почему не признать, что авторст в о в нашем государственно-национальном строительстве принадлежит нам, — а не традиционным цареубийцам Византии, не Священной Римской Империи Германской Нации — Империи, у которой не было ни власти, ни нации, ни престолонаследия, ни территории — ничего, кроме символической короны под мышкой , да и корона эта в случае нужды закладывалась в тогдашние ломбарды?
Все явления современного зарождению русской монархии мира на э т у монархию если и похожи, то только по н а зв ан и ю — точно так же, как сталинская демократия на американскую. И анализируя идею монархии вообще, мы обязаны исходить только из русского образца этой идеи. — рассматривая в се оста л ьные варианты, только как параллельные явления, никогда не достигавшие ясности, чистоты и логической последовательности русской монархии.
Основная, самая основная идея русской монархии ярче и короче всего выражена А. С. Пушкиным — уже почти перед концом его жизни:
«Должен быть один человек, стоящий выше всего, выш е даже закона».
В этой формулировке «один человек», Человек с какой-т о очень большой буквы, ставится выше закона. Эта формул и ровка совершенно неприемлема для римско-европейского склада мышления, для которого закон есть все: dura lex, sed lex. Русский склад мышления ставит человека, человечность, душу, выше закона и закону отводит только то место, какое ему и надлежит занимать: место правил уличного движения. Конечно, с соответствующими карами за езду с левой сторон ы. Не человек для субботы, а суббота д л я человека. Не человек для выполнения закона, а закон для охранения человека. И когда закон входит в противоречие с человеч ностью — русское сознание отказывает ему в повиновении. Так было с законами о крепостном праве, так обстоит дело с законами о «ликвидации кулака, как класса». Совершенно бесчеловечных з аконов история знает вполне достаточное ко л ичество, законов, изданных «победителями в жизненной борьбе» для насыщения их, победителей, воли к власти и аппетитов к жизненному пирогу.
История всего человечества переполнена борьбой племен, народов, наций, классов, сословий, групп, партий, религий и чего хотите еще. Почти по Гоббсу: «война всех против всех». Как найти нейтральную опорную точку в этой борьбе? Некий третейск и й суд, стоящий на д племенами, нациями, н ародами, классами, сословиями и прочим? Объединяющую н ароды, классы и религии в какое-то общее целое? Подчиняющую отдельные интересы интересам целого? И ставящую моральные принципы выше эгоизма, который всегда характерен для всякой группы людей, выдвигающихся на поверхность общественной жизни?
По формулировке Л. Тихомирова: «К выражению нравственного идеала способнее всего отдельная человеческая личность, как: существо нравственно разумное, и эта личность должна быть поставлена в полную независимость от всяких внешних влияний, способных нарушить равновесие служения с чисто идеальной точки зрения».
Каждый по-своему — и А. Пушкин и Л. Тихомиров ставят вопрос о «личности», стоящей надо всем. Если нет «личности», то в борьб е за существование и за власть всякая правя щ ая группа пойдет по путям подавления всех остальных. «Промежутки чисто „ р еспубликанского“ и благополучно республиканского развития человечества слишком коротки для того, чтобы из них можно было извлечь какой бы то ни было исторический урок. Самый длительный из этих „промежутков“ это демократия САСШ. Но и этот промежуток несколько бледнее, если мы вспомним судьбу индейцев, негров и южан и если мы не остановимся на сегодняшнем дне. Джек Лондон смотрел очень мрачно на завтрашний день американского капитализма. „Железная Пята“ является, вероятно, самой мрачной утопией в истории человечества. Приблизительно такую же мрачную утопию дал и другой представитель другой почти классической демократии — Герберт Уэлльс в своем „Когда спящий проснется“. И хотя эти мрачные утопии пока что реализованы не капитализмом, а социализмом, будущее „неограниченного капитализма“ мыслящие люди этого капитализма представляли себе в очень мрачном виде. Западная мысль шатается от диктатуры капитализма до диктатуры пролетариата, но до „диктатуры совест и “ не додумался никто из представителей этой мысли. Так, как будто наш русский патент на это изобретение охранен всеми законами мироздания.