Тут начали они смигиваться и делать друг другу ужасные мины. Я догадался, что стою от смерти своей на один только шаг; трепет овладел сердцем моим; однако сей же самой страх смерти сделал меня добрым — отважным. Я указал им на саблю и пистолеты, которые при мне были и, не говоря ни слова, вышел на двор, сел в повозку и удалился от сего вертепа разбойников. Как жаль, что нельзя мне было в скорости приехать в город и объявить полиции о сих извергах; но Божие правосудие когда-нибудь их покарает"!

Ежели это не выдумка какого-нибудь праздношатающегося марателя бумаги, так ужасная истина! Я не понимаю, каким образом человек, который имеет при себе саблю, пистолеты и в добавок человека, мог замешаться в собрании стольких подлых людей. Впрочем никак нельзя не почесть сего за истину: народные предания подтверждают сие происшествие происшествиями в тысячу крат ужаснейшими. Вот до какой степени корыстолюбие ожесточает сердца людей!

Письмо XXIV.

Смертоубийство.

Ты просил меня любезный друг, прислать тебе подробное известие о смерти доброй, несчастной помещицы Е., которую ты, знавши почти по одному слуху, так много любил и почитал. В само деле она очень достойна любви и почтения: она была умна, ласкова, добросердечна, не горда, управляла подчиненными своими как мать. Это подтвердили сами убийцы ее, оказав в допросе: "Она нам была не барыня, а родная мать". Когда спросили их: "Для чего же вы убили такую госпожу, которая была вам мать"?

" Так грех попутал", — ответствовали они — обыкновенное извинение раскаявшихся злодеев!

" Она, — прибавили они, — расположилась поселиться в нашей деревне навсегда. Жить в одной деревне с своей помещицей нам показалось что то дико, потому что прежде ее ни один помещик в нашей деревне не живал; больше не чем ее винить".

Смерть ее, по показанию сих же злодеев, случилась следующим образом: убийцы, крестьяне ее, собравшись в довольном количестве, пришли к дому ее в ночное время и отправили к ней старосту, которого она особенно пред прочими жаловала, будто бы для принятия от нее обыкновенных приказов. Она, сделав ему легкой выговор, что так поздно пришел к ней, отпустила его и легла спать.

Злодеи, дав время уснуть ей и людям ее, завалили бревнами все двери, под окнами людской избы поставили сооруженных топорами и рогатинами людей. Таким образом, предпринявши все злодейские предосторожности, и не опасаясь ни малейшей тревоги со стороны дворовых, вышибли бревном закрой и оконницу у спальни госпожи своей, вскочили в окно, и не дав ей времени хорошенько опомниться, схватили ее, обвертели в шубу, вытащили на двор, положили на дровни, забрали все ее имение и поскакали в лес. Отъехавши от деревни своей верст с десять, остановились на реке и начали прорубать прорубь, чтобы утопить несчастную жертву бешенства своего. Но как они на сей случай для смелости довольно выпили и весьма плохо глядели глазами, то несчастная пленница нашла было случай убежать от них. Но что может сделать слабая женщина против множества убийц, подобно тиграм рассвирепевших на нее? Один из них, приметя сие, побежал за ней и на бегу бросил в нее топор. Она не столько от жестокости удара, сколько от ужаса и бессилия упала без чувств на снег. Жестокой мороз тотчас возвратил ей жизнь как будто бы для того, чтобы она умерла, почувствовав наперед все ужасы смерти.

Между тем прорубь изготовлена. Изверги подводят к ней полумертвую госпожу свою. Увидевши, так сказать, зев смерти, готовящейся поглотить ее, она падает пред мучителями своими на колени, просит, умоляет, заклинает их небом, землею, всем что может взойти на разум человеку, находящемуся уже в объятиях смерти; клянется предать вечному забвению поступок их, простить их, отпустить на волю; но все тщетно: просьбы ее увеличили только остервенение их. Они, связавши ей руки, опустили ее в прорубь и держали, доколе она не захлебнется. Но она, не взирая на усилие их, успела два раза выбиться из проруби; наконец погрузили ее в третий, и смерть прекратила мучения сей любви достойной женщины.

Убийцы, заваливши прорубь льдом и снегом, возвратились в дома свои. На утро бросились в разные стороны объявлять, что барыня их в прошлую ночь не известно, кем похищена, и что дом ее совершенно опустошен.

Правительство отыскало убийц, несмотря на все их предосторожности, и они получили достойное наказание.

Когда мне рассказывали о сем происшествии, я пролил несколько сердечных слез из сожаления как о сей доброй госпоже, так равно и о убийцах ее, и вообще о всех тех загрубелых в невежестве людях, которые ненавидят и самых добрых владельцев своих.

Письмо XXV.

Сестра не родственница, или бедный и богатый женихи.

Частые встречи с такими людьми, которых я тебе описывал, мне очень наскучили; и я давно бы, окончив путешествие свое, возвратился к тебе, любезный друг, если бы не подкрепляла меня надежда найти когда либо людей прямо добрых, умных и насладиться беседою с ними.

Если есть порочные, (так предполагаю я) то должны быть и добрые. Всего более утешался я тем, что перебирая в мыслях родных своих, не находил между ими ни Высокомеровых, ни картежных игроков, ни Вральманов, ни Беспорядковых, ни Н. Я. но как много обманулся я!

Приехавши в М. остановился я в доме зятя своего. Он и жена его, а моя сестра, чрезвычайно обрадованы были прибытием моим. Во время пребывания моего в доме его приметил я, что один молодой человек часто посещает зятя моего и всегда, как скоро придет, ищет взорами дочери его, которая, кажется, была главнейшею причиною всех посещений его. Племянница моя взирала на него также не хладнокровно, и нередко оба они испускали вздохи. У нас щеголей редкой вздох может прокрасться! Чему дивиться? думал я: такие взгляды, такие вздохи для нас не новость. Многие любовники умеют вздыхать, умеют плакать для того, чтобы обманывать друг друга. Но я ошибся: они любят друг друга, не шутя; вздыхают не для того, чтобы вздохи сии служили им в праздности вместо занятия, как делают модные романисты: вздохи их ни что иное суть, как дым, производимый пламенем любви, воз гнездившейся в сердцах их.

Лиза (так зовут племянницу мою), выбрав удобный случай, призналась мне в страсти своей к молодому Скромову (имя любезного ее) и просила меня, чтобы я постарался убедить родителей ее к соединению их; а без сего, сказала она, они никак не согласятся: они желают мне богатство и несчастия. Такая откровенность и рассудительность молодой милой девушки, притом же родственницы, мне чрезвычайно понравились, и я дал ей обещание, что всеми силами буду стараться о ее счастье.

В тот же день сделал я предложение сестре и зятю; но они и слышать не хотели, чтобы дочь их была за Скромовым.

— Почему же, — спросил я, — разве он глуп, или худ по сердцу?

— Совсем напротив, отвечал мне зять: он очень добр, честен, умен, обучен разным наукам, хоть куда молодец!

— Чего ж вам хочется? — вопросил я.

— Он беден! — отвечала сестра моя, — а за бедного, прибавила она, кто бы он таков ни был, я никак не соглашусь выдать дочь свою. У меня есть на примете жених, который стоит десяти Скромовых.

— Не о Развратове ли ты думаешь? — спросил ее муж ее с неудовольствием.

— О ком же больше? — отвечала она гордо.

— Ах, друг мой! — сказал он с важностью, да разве ты хочешь сгубить навеки Лизоньку?

Тут спросил я зятя, кто таков этот Развратов.

— Человек распутнейшего поведения, отвечал он, мот, пьяница прегорький, в кабаках и живет, часто приходит домой в одной рубашке.