— Не было, не было. У нашего белесого тоже, — добавила Эдэ и покраснела — встретилась с глазами Ильки.

А Анн продолжала:

— На теле шерсть длинная и густая-густая. Лицо, как морда, вытянуто вперед. Руки длинные, намного длиннее, чем у человека. Походка не такая, как у людей. Они, дескать, выворачивали ноги при ходьбе. Кричали с выдыханием: «Ур, ур, ур».

— А наш белесый повторял вопрос Елисея, загоготал диким голосом: «Куда ты тащишь оленей?» — опять сказала Эдэ. — А тут только «ур, ур, ур…», говоришь ты?

— Ага, — сказала Анн. — Когда кули-черти прошли, собаки сразу же бросились в юрты…

— Ну-ка, ну-ка! Кули-черти, говоришь? — вдруг неожиданно послышался сзади голос Коктэм-Ваня. Он вошел со стороны калитки и ковыляет на деревяшке к брату Самуилу. Коктэм-Вань без шапки, но в фуфайке и в сапоге, нес на плечах мокрую сеть-важан и мешок с уловом — из мешка торчал хвост огромной стерляди. Остановился: — Вуся!..

— Вуся!.. — ответили ему, а кот почуял свежую рыбу, спрыгнул с колен Ильки и уставился на Коктэм-Ваня снизу вверх.

Старуха Анн покачала головой:

— И Вань пришел послушать про кулей-чертей. Опоздал!..

— Нет, не опоздал я! У меня ведь тоже есть рассказывать что. Например, про тунгу! — улыбаясь, заявил Вань.

— Про какого тунгу? — удивилась Эдэ. — Мы толковали здесь про диких людей…

— Вот дикие люди и есть по-зырянски Ыджыд-Вэрса, по-остяцки кули-черти, а по-ярански — тунгу. — Вань, опираясь на деревяшку, свободной рукой поправил волосы цвета сливочного масла. — Тунгу, а не тунгусы или другие какие северные люди. Старый и бывалый знает — я видел их когда-то перед германской войной, когда еще на двух ногах ходил. Это было около Ныды, почти в Обской губе. Тунгу встречаются осенью, когда темнеет в тундре. Мы промышляли с остяками и яранами на купца, и я видел троих тунгу. Наши чумы окружал высокий трехаршинный тальник. Так вот ночью часто лаяли собаки. Однажды этот лай стал особенно остервенелым. Я спросил у знакомого ярана. «Не все собаки лают, а только черной шерсти. Их у нас в своре три. Выйдем — покажу, на кого они лают. Только смотри не на собак, а на них осторожно, сквозь пальцы». И вот в полночь мы вышли из чума. Уже висела луна — большая, красная. Вдруг снова раздался лай трех черных собак. В нескольких десятках аршин я увидел высокого-высокого человека, а сзади, чуть поменьше двоих. Всего их трое. Смотрю сквозь пальцы. Головы и плечи диких людей выше тальников. Они шагали очень быстро, аршинными шагами, напролом через заросли. Глаза у них горели красным углем. Шерсть черная, густая. Таких страшных и таких высоких людей я никогда не встречал ни раньше, ни позже. Страшилища быстро удалились, даже не посмотрели на нас. Я старика-ярана спросил, мол, что это — лешие? А он испуганно прошептал: «Не смей говорить этих слов. Ты накличешь их. Зови просто „тунгу“. Они приходят сюда каждый год. Живут в лесу под корягой. Разговаривать не умеют, только страшно свистят и кричат: „Ру, ру, ру“».

— А Орымко рассказывал: «Ур, ур, ур!», — добавила Анн в полный голос, забыв про малышей.

И Эдэ тоже сказала громко про белесого — повторяет, мол, все, что слышит.

Коктэм-Вань махнул рукой:

— Не поймешь их. Иногда тунгу подходят к чумам или юртам украсть девушек, а может, и баб…

— Ой, беда, беда!.. — враз произнесли старушки так сильно, что разбудили детей — послышался визг. Эдэ, заворчав, встала и пошла к малышам, а Анн сказала: — Мы и забыли про детей — в сенях ведь спали они…

— На сене, — засмеялся Илька. — А мы заслушались былей-небылиц!

— Былей-небылиц! Верно, Илька, — кивнул Коктэм-Вань, — это ведь было давным-давно. Теперь вроде не встречаются тунгу, или куль, или вэрса. Поди, вымерли все черти, а может, убежали куда-нибудь. Вот вспомнил только, что дикие люди бывали на земле… Ну, надо отнести брату важан. Он тоже хочет важанить ночью. — Коктэм-Вань поправил на плечах сеть и мешок с уловом.

Анн полюбопытствовала:

— Видать, стерлядка здоровенная попалась…

Вань пообещал, что в следующий раз поймает осетра и, поддерживая ногу-деревяшку рукой, кивнул:

— Пока!..

— До свиданья!.. — ответили хозяева.

Илька смотрел внимательно, как удаляется Коктэм-Вань на деревяшке, и вздохнул: «Молодец Вань! Кормит семью, хоть и без ноги. Вот мне бы так хотелось когда-нибудь!..»

Глава 24

Елення

У Сеньки Германца стряслась беда — ночью во время сна рухнула полать. Едва не ушиблись спящие на полати мальчуганы Гаддя-Парасси. Она испугалась очень — могли ведь искалечиться. Доски полати выскочили из пазов планки, потому что стена отходит в наружную сторону, и все рухнуло вниз. Щербатая лампа, как на грех, пустовала без керосина с весны.

Рано, как только начал брезжить рассвет, Гаддя-Парасся, оставив ревущих детей, пришла к Еленне. Плача и проклиная председателя, сообщила про их беду — рухнула полать. Парнишек чуть не убило.

— Горе-то какое! — кричала она на крыльце избы Еленни.

Елення зашикала — разбудит весь народ. Сказала, что сегодня же добьется от Биасин-Гала конкретного ответа. Пусть Парасся успокоится, идет к своим детям, а Елення сейчас же пойдет к Биасину.

Парасся, всхлипывая, ушла, а Елення не смогла уснуть — чувствовала свое бессилие, не может она никак убедить Биасин-Гала помочь многодетной Парассе. Она встала, начала брякать подойником, несколько раз выходила к корове. Увидела свою матушку Анн и поведала — пусть снохи подождут ее у берега, если она задержится.

Матушка покачала головой:

— Ох-хо-хо! И зачем тебе это дело! Избрали куда-то делегаткой, ну и пускай разбираются сами!..

Елення добиралась до председателя долго — он жил на северной окраине села. Пока шла, все думала, как бы покрепче поругать Биасин-Гала. Народ уже встал, даже обратил на нее внимание, чуть не бегущую куда-то, но она ничего этого не замечала. Гала она застала дома. Он удивился:

— Елення? Что так рано? Что-нибудь случилось у тебя?

— Не у меня, а у Сеньки Германца. Рухнула полать ночью, — сообщила Елення. — Надо делать что-то. Разваливается избушка, вот-вот упадет, слеги не спасают снаружи, а дом Озыров пустует. Куда это годится? Сегодня непременно надо вселить семейство Германца в дом Озыров. Хотя бы дать им пару комнат.

Гал сказал, что вместе надо сходить к Парассе. Может, она врет, что рухнула полать. Велел Еленне подождать его, пока он одевается.

И пришлось Еленне вместе с Биасин-Галом шествовать к Парассе, а не идти по берегу к снохам. Гал и Елення осмотрели снаружи слеги по бокам крылечка и заметили, что они ушли еще больше в землю, верхние бревна совсем высунулись наружу. Зашли в домишко — нету полати. Вместо нее одно бревно висит, доски на полу — кучей, а напротив около единственного окошка стена подалась внутрь. Вот-вот рухнет потолок у входа. Гал наклонился, чтоб не задеть бревно, сказал:

— Сегодня перейдете к Озырам в дом. — И Еленне: — Ты можешь ехать на покос…

— Наконец-то! — Елення подошла к Парассе, чмокнула в щеку и воскликнула: — Вот и все! Мы с тобой, Парасся, победили! Вселяйтесь и живите, а я когда-нибудь забегу! Посмотрю, как вам живется у соседей-Озыров!.. Уехали в Тобольск. Не вернутся.

И Елення побежала на берег.

Прошло несколько дней. Сенька Германец с двумя женами и оравой детей жил в доме Озыров. Все любопытные — взрослые и малыши, а также Елення со снохами, их ребята, даже старушки Анн и Эдэ, навестили Германца, потому что никогда не видели богатый дом. Но Сенька-то был из самых бедных бедняков, к тому же не приученный жить в чистоте и опрятности.

— Живут в хоромах, а зайдешь — конюшня, — говорила Елення про житье Германца на новом месте, гребя со снохой Настой и Марьэй на Аспуг-Оби. — Придется учить их соблюдать чистоту…

— Грязнули, не научишь. — Малань правила лодкой, наверное, в последний раз — должна вот-вот родить. В середине лодки лежали вязанки сена и травы — они ехали домой. Легкий ветер с севера рябил воду на неширокой Аспуг-Оби. Направо от гребцов виднелись сидящие на настилах важанящие люди.