К концу февраля нам перестали выделять горючее. При одной лишь мысли об огромных его запасах, захваченных противником в ходе наступления, меня охватывало бешенство. На каждом из аэродромов Вартегау (территория Польши в районе реки Варты, присоединенная к Рейху. – Б. С.), занятых русскими, имелось по несколько сот тонн авиационного горючего!
Двадцать седьмого февраля аспирант С. прислал нам следующее сообщение: «Отряд прибыл в намеченный район возле озер. Без немедленной поддержки умрем от голода. Можете ли вы нас забрать?»(Очевидно, руководители операции «Березино» уже собирались ее свернуть, но рассчитывали под занавес разжиться парой-тройкой немецких транспортных самолетов, однако острая нехватка топлива у люфтваффе помешала им осуществить этот план. – Б. С.)
По мере расходования элементов питания передатчика призывы о помощи становились все более настойчивыми, а мы уже не в силах были помочь. В конце С. просил доставить хотя бы батареи для передатчика (чтобы не расходовать на радиоигру советские элементы питания, которые у наших были в дефиците. – Б. С.): «Мы больше ничего не просим… только говорить с вами… только слышать вас».
Крах и невероятный хаос, поразивший многие службы, окончательно добили нас. Не могло быть и речи о вылете самолета с помощью для несчастных, тем более об их эвакуации.
И все равно наши радисты ночи напролет не снимали наушников. Порой им удавалось засечь переговоры групп Шерхорна между собой, порой до нас долетали их отчаянные мольбы. Затем, после 8 мая, ничто долее не нарушало молчание в эфире. Шерхорн не отвечал. Операция «Браконьер» окончилась безрезультатно».
Конечно, если бы операция «Березино» привела к захвату Отто Скорцени, Судоплатов мог бы рассчитывать на Золотую Звезду Героя, а остальные ее участники – смело готовить дырочки на мундирах для новых орденов. Однако сам Скорцени в мемуарах ничего не говорит о своем намерении побывать у Шерхорна. Да и что ему там было делать? Ведь Скорцени не был ни врачом, ни специалистом по обустройству полевых аэродромов, а убивать или похищать кого-либо из врагов на этот раз не требовалось.
Снабжение «отряда Шерхорна» в необходимом объеме наладить не удалось, потому что к концу 1944 года англо-американская-авиация практически полностью уничтожила немецкие заводы по производству синтетического бензина, и самолеты люфтваффе оказались прикованными к земле. Когда после февраля 1945-го связь с Шерхорном прервалась, Скорцени обещал Рыцарский крест тому из своих людей, кто ее восстановит. И один из его агентов незадолго до конца войны прислал радиограмму от Шерхорна (вернее, из советского лагеря для военнопленных), заслужив тем самым высшую награду Рейха перед самой капитуляцией вермахта.
Скорцени, Гудериан и прочие руководители германской армии видели в случае с Шерхорном сильное средство укрепить моральный дух войск. По большому счету им было не так уж важно, существует ли отряд Генриха Шерхорна в действительности или во всем с самого начала выдуман чекистами. В любом случае полковник-герой выполнял отведенную ему роль в поддержании надежды на лучший исход войны у генералов, офицеров и солдат вермахта.
Ну а советское Верховное Командование в конце концов поняло, что овчинка выделки не стоит: повторять опыт с «партизанами фюрера» сложно, накладно и бессмысленно, поскольку советская сторона в лучшем случае остается, как говорится, «при своих» и, что уже нехорошо, способствует укреплению боевого духа противника. Так что награждать Судоплатова, Маклярского, Эйтингона и прочих было действительно не за что. И зря Павел Анатольевич обижался.
История с Шерхорном имела неожиданный эпилог. Вот что рассказывает Судоплатов:
«У меня созрел план использовать Шерхорна для вербовки немецкого адмирала Редера, командующего военно-морскими силами, отстраненного Гитлером от исполнения своих обязанностей в 1943 году. Будучи в плену, Редер находился в Москве. Позднее, по его просьбе, в Москву приехала его жена. Казалось, он настроен на сотрудничество с нами – в обмен на обещание не предъявлять ему обвинения как военному преступнику на Нюрнбергском процессе, хотя британская сторона и настаивала на привлечении его к суду за операции немецких подводных лодок против Британского флота и безоружных торговых судов.
Я поселил его с женой у себя на даче, но вскоре убедился, что мой план воздействия на адмирала через Шерхорна нереален, поскольку они оказались несовместимы друг с другом. Более благоприятно действовал на адмирала Серебрянский (сотрудник Судоплатова. – Б. С.), который был на моей даче под домашним арестом как «военнопленный» (он играл роль немецкого бизнесмена). Серебрянскому удалось убедить адмирала, чтобы он возобновил в Германии свои знакомства и связи. Редеру, «помнится, очень нравились прогулки вдоль Москвы-реки на трофейном лимузине «хорьх» – именно такой был у него в Германии.
В конце 1945 года мы отправили Редера в Германию. Британская сторона продолжала настаивать на предании его суду как военного преступника. Насколько я помню, мы достигли соглашения с англичанами и американцами по этому вопросу. Редер, несколько других высших офицеров немецких ВМС и еще группа офицеров были переданы союзникам в обмен на бывшего царского генерала Краснова, командовавшего в гражданскую войну казачьим войском, а во вторую мировую служившего в штабе вермахта, и советских офицеров, сражавшихся в армии Власова. Шерхорн был также возвращен в Германию, и мои связи с этими людьми прервались».
Насчет Шерхорна Павел Анатольевич абсолютно точен. Имя полковника есть в списке офицеров, досрочно репатриированных в Восточную Германию в конце 1940-х годов для работы в «народной полиции». А вот с Редером Судоплатов что-то путает. Краснова, Шкуро и других генералов-эмигрантов, равно как и Власова и значительную часть власовцев, союзники передали Сталину еще в мае 1945-го. Редера же отправили в Нюрнберг только в конце 1945 года. На обмен это как-то непохоже. Скорее, Судоплатов и другие руководители госбезопасности сообразили, что удержать Редера за собой все рав-но не получится. На Нюрнбергском процессе над главными нацистскими военными преступниками о нем неизбежно пойдет речь, и гросс-адмирала потребуют предать суду, тем более что его преемник Карл Дениц уже находился в руках западных союзников. Скрывать у себя человека, обвиняемого на таком процессе, Москва не могла.
Александр Петрович Демьянов ныне благодаря многочисленным публикациям известен всей стране и далеко за ее пределами. После войны, как пишет Судоплатов, его пытались использовать для внедрения в среду русской эмиграции, однако эмигранты в Париже не пошли с ним на контакт, возможно уже догадываясь о его связях с органами госбезопасности. Умер Демьянов в Москве в 1975 году в возрасте 64 лет от инфаркта. А вот насчет судьбы и подлинных имен других участников созданной НКВД организации «Престол» чекисты до недавнего времени молчали. Только 7 сентября 1999 года в демонстрировавшемся на ОРТ документальном фильме «Поводок для абвера. Дело 1944 года» со ссылкой на архивы Лубянки было подтверждено, что в Новодевичьем монастыре Гейне-Демьянов встречался с «неким Борисом Садовским». Не исключено, что у Судоплатова он фигурирует под псевдонимом Глебов, а у Коровина – как поэт Седов. Однако был ли Садовский на самом деле руководителем «Престола»? Здесь я хочу изложить одну гипотезу относительно того, кем же в действительности был человек, волею органов записанный в руководители «церковно-монархической организации».
Сразу возникает соблазн отождествить его со стариком Глебовым, о котором говорится у Судоплатова. Однако автор книги «Разведка и Кремль» нигде не говорит, что бывший предводитель нижегородского дворянства – поэт. Молчит об этом и Овчинникова. Среди членов организации Судоплатов, правда, называет одного поэта – Садовского, но совсем не как руководителя. Между тем если верно сообщение Коровина, что руководитель созданной с благословения чекистов «церковно-монархической организации» Седов был поэтом, то на эту роль в Москве 1941 года можно было найти – без ведома кандидата – вполне подходящую кандидатуру. Это – сын знаменитого писателя поэт Даниил Леонидович Андреев, замечательный человек, автор опубликованного уже в наши дни философского, мистического трактата «Роза Мира», снискавшего теперь большую популярность в России. В предвоенные и военные годы он действительно был главой религиозно-философского кружка, участники которого отличались приверженностью монархии и прогерманскими настроениями.