После того как она простояла там несколько часов, ее привели на допрос, чтобы узнать, где скрываются «лесные братья» и где находятся их склады с оружием. Когда мама отказалась отвечать, ночью ее затолкали в камеру, забитую женщинами, и единственное свободное место оказалось рядом с парашей – большой бочкой, используемой вместо туалета. Утром вместе с Вайке их повели мыться. Сотрудники НКВД, мужчины и женщины, которые их охраняли, что-то им говорили, но девочки не поняли, так как все происходило на русском языке. Им было трудно поддерживать на себе свою одежду. Потом подошел один эстонец с лицом уголовника и стал науськивать на них собак. Моя мама и тетя говорят, что были уверены, что вот так и убьют их в подвале, просто дадут собакам их загрызть. Мужчина подпускал озверевших псов совсем близко, и так по несколько раз. Но конвоиры-русские попросили его прекратить травлю. Женщин повели обратно в камеру. Однако этим дело не закончилось. У мамы разболелся зуб, вероятно, от пребывания в холодном сыром помещении. Она попросила отвести ее к врачу. Там ее попросили подождать. Тут в комнату вошел человек с щипцами в руках и, ничего не спросив, стал выдергивать ей зуб. Мама поняла, что никакой это не зубной врач. Он выдернул ей здоровый зуб без всяких болеутоляющих, дал горсточку таблеток, но мама не решилась их глотать. Об этом случае, как и о многом другом, я узнала всего несколько лет назад. Хейно Ноор говорит, что именно эти узкие камеры и собаки были для них воплощением советской власти. Человек терял в этих тисках последнюю надежду. Смерть отдельно взятого человека начиналась тогда, когда его отрывали от семьи и оставляли на произвол советских садистов.

Эстонский хутор. 1936

Изба депортированных в сибирской деревне Дудинка на берегу Енисея. 1956

XV

«В число прочих банальных физических способов воздействия входил и «визит» к зубному врачу, причем, случалось, этот «зубной врач» частенько являлся следователем НКВД», – рассказывает Хейно Ноор, который сам, являясь заключенным лагеря Сосьва, оказался в роли врача ГУЛАГа. Он говорит, что обычно врачи старались сделать все возможное для защиты этих жертв, но все же все военные врачи, работавшие в лагерях, находились на службе НКВД. Целью следователя НКВД было причинить боль, для этого использовали и выдергивание зубов, так же, как использовали для устрашения и собак. Это была уже психологическая уловка, дать собакам рычать на людей, спустить собак на людей.

«И отправление на этап в лагеря происходило в сопровождении собак. Большие колонны заключенных и одиночных арестованных обязательно сопровождали собаки. Это была особенная порода собак, это были специально выдрессированные особенно злые и агрессивные немецкие овчарки. Ими были окружены все тюрьмы и кто находился в тюрьмах. Собачий лай не должен был утихать в ушах заключенного. Одной из специальностей людей из НКВД был дрессировка собак, которых натравливали на арестанта. Это было унизительно для заключенного, что его постоянно сторожила собака. В русском языке есть выражение «сукин сын», эти слова часто звучали в адрес заключенных. Брань тоже считалась особым способом пытки с целью внушить страх и подчинить себе. Следователи НКВД добивались тем самым от заключенного признания своей вины. Если цель достигалась, арестованный должен был собственноручно подтвердить вину своей подписью. Он должен был «признаться», что он противник советского порядка. Парадокс в том, что чем больше избивали человека и издевались над ним, тем больше ненависти вызывала в нем эта система, и, следовательно, советская система права в том, что он являлся виновным. Это была своеобразная чистка умов, которую проводили не только за колючей проволокой, но и по другую сторону колючей проволоки – все должны были находиться в страхе, чтобы не получить обвинения, приводившего к аресту и бесконечным допросам вплоть до уничтожения человека. Всему мужскому персоналу советской правовой системы была дана возможность быть садистами, ибо садистом был и тот, кто сидел в Кремле, другими словами, Сталин и его Политбюро. Что касается бритья, то обривали всех, и мужчин в том числе. Кстати, Ленину принадлежат ставшие классическими слова: «Или вошь победит революцию, или революция – вошь», так как в Советском Союзе из поколения в поколение была беда с этой заразой. Как известно, вши являются разносчиками сыпного тифа болезни, приводившей к смерти, и потому «решающей борьбой» для пролетариата была и борьба со вшами. Таким же садистски унизительным, как это было для женщин и девчонок, было бритье и для мужчин. Это делали сотрудники НКВД, которые не желали идти на фронт, и, вместо того чтоб воевать с оружием в руках, они «боролись» бритвенным ножом».

По дороге из тартуского НКВД в Батарейную тюрьму таллиннского НКВД мою маму, ее сестру-близняшку и других заключенных на железнодорожной станции в Тарту повели к излучине реки, приказали лечь на сырую землю. Лежа на земле, моя мама чувствовала, как ее одежда пропитывалась влагой. Был октябрь, мамина мама принесла ей в тюрьму одежду: курточку из серой шерстяной ткани и брюки. Вокруг заключенных ходил солдат с собакой. Моя мама до сих пор не может понять смысл такого пребывания в грязи и воде. Хейно Ноор говорит, что это делалось для того, чтобы арестанты не убежали при погрузке в вагон, и, с другой стороны, чтоб унизить их.

Тюремная камера

Батарейная тюрьма в Таллинне. Место прогулок заключенных. Фото Тоомаса Деттенборна

В Батарейной тюрьме они пытались поддерживать свой дух песнями, и каждый раз, когда слышали в длинном коридоре тюрьмы звук скрипящих дверей и скрежет ключей в замочной скважине, они умолкали и прислушивались, кого приводили или кого уводили. Вместе с ними в камере была очень красивая молодая балерина латышка Аста, которая после тяжкого допроса уже никогда не могла танцевать. Вдруг начался большой переполох и суматоха – эта девушка решила сбежать. Моя мама не знает, куда бы она убежала, ведь не было никакой возможности для побега. Молодая латышка просто потеряла рассудок. Позднее мама и тетя видели ее в Архангельской области в Молотовском лагере, она сидела там за колючей проволокой, покачиваясь вперед-назад, от ее былой красоты не осталось и следа – только большие черные глаза и стриженая голова. Мама говорит, что это было ужасное зрелище и что она сама могла оказаться в таком же положении, да и была на самом деле, но с той лишь разницей, что она сохранила рассудок. Хилья Рюйтли в своих мемуарах вспоминает, что однажды во дворе тюрьмы раздался сильный молодой женский голос: «Петерсон, Александр, улица Койду, 16, квартира 2, телефон 44 608». За этим именем последовало второе, третье, четвертое – все в том же духе, имя-фамилия, адрес и номер телефона. Голос женщины ужаснул остальных заключенных. Кто-то из арестованных сказал, что это прейли08 Аррак, которую сотрудники НКВД избили до потери рассудка. Женщины увидели в одном из окон совершенно голую женщину с красивой фигурой, висящую у окна. Каким-то образом, ей удалось закрепиться руками и ногами за решетку. Лишь длинные волосы прикрывали ее тело. Понятным, сильным голосом она произносила имена и номера, с определенным интервалом. В огромном пустом тюремном дворе ее голос раздавался эхом, как голос из мира мертвых. «Избили до смерти /---/ покалечили /---/ сошла с ума при пытках. Средневековье!» – пишет Рюйтли.

* * *

После двух месяцев в следственном подвале тартуского НКВД и пребывания в таллиннской Батарейной тюрьме начался для мамы путь в Советскую Россию, в принудительно-трудовой лагерь. Это было в начале ноября, когда в сопровождении солдат с собаками их повели в вагоны для скота. Часть людей была привезена в черных машинах НКВД.