Поскольку Российская империя подвергала дискриминации проживающие на своей территории национальные меньшинства, в 1910 году народы Балтии организовали в Париже Национальную лигу. Стал издаваться журнал „Les annals des nationalites”, ставивший себе целью распространение нейтральной информации о национальных меньшинствах России, а также оказание поддержки межнациональному сотрудничеству. Планировалось также создание своеобразного дворца и музея народов. Одной из важных форм деятельности организации стали межнациональные конференции. Крупнейшей заслугой, однако, надо признать то, что проблема национальностей стала звучать и на международном уровне, так, например, в 1916 году было отправлено обращение президенту США В. Вильсону с просьбой о поддержке национальных меньшинств России. [30]
Когда США вмешались в Первую мировую войну, президент Вильсон нуждался в позитивной программе. Еще перед выборами 1916 года он обещал не вступать в военные действия, теперь для оправдания своей политики он должен был найти решение, каким образом прекратить войну и гарантировать мир на земле. Тем самым, в конце 1917 – начале 1918 годов принцип самоопределения народов был провозглашен всеобщим средством решения европейских проблем. Будущий мировой порядок и мир должны были и в дальнейшем сохраняться благодаря установлению права на самоопределение – основного требования всех наций. Вероятно, Вильсон искренне верил, что все нации будут заинтересованы в сотрудничестве, возможности к которому им предоставит специальная международная организация – Лига наций.[31]
По мнению историка Ээро Медияйнена, самоопределение Прибалтийских республик можно считать, в итоге, и последними плодами вильсонского идеализма в Европе. Возможно, не особенно желанными плодами, но созревшими в последний момент, образно говоря, на острие ножа.[32] Даже гневное обращение большевика Виктора Кингисеппа к эстонскому пролетариату и крестьянам с воззванием не принимать экономической помощи Вильсона во время Освободительной войны не смогло опровергнуть идеализма свободы. Конституция только что родившейся Эстонской Республики, принятая в 1920 году и декларирующая права национальных меньшинств и гарантию их культурной автономии, в этом плане была единственной в своем роде.
По данному закону, право на культурную автономию было предоставлено русским, немцам, шведам, евреям и всем другим национальным меньшинствам, число членов которых в зарегистрированных национальных сообществах было не менее 3000 человек. Осенью 1925 появилась Немецкая культурная автономия, в 1926 году – Еврейская. Русские и шведы не настолько стремились к образованию своей культурной автономии, так как их локальное расселение давало возможность решать свои проблемы через местные самоуправления.[33]
Еврейский национальный фонд (Jewish National Fund) вручил эстонскому правительству благодарственное письмо – Colden Book Certificate за культурное признание еврейского меньшинства «впервые в истории еврейского народа». В 1933 году при Тартуском университете была открыта кафедра иудаистики, заведующим которой был избран гражданин Германии, бывший профессор Лейпцигского университета Лазарь Гулкович.
Среди преподавателей Тартуского университета были ученые из Швеции, Финляндии, Венгрии, Чехии, Польши, Англии, Швейцарии и др. стран. Кроме евреев, национальные гимназии имелись у немцев, шведов и русских. Начальное образование на родном языке могли получать и финны. Государство поддерживало создание библиотек при национальных школах.
Национальные меньшинства начали издавать журналы и газеты на своем языке. К концу 1920-х годов в Эстонии издавалось на немецком языке 10 журналов, на русском – 3 и на шведском – 2, а также по одному журналу на финском и английском языках. В 1927 году издавалось 8 русскоязычных газет, 5 – немецкоязычных и по одной газете на еврейском и шведском языках. Ряд библиотек и солидных кафе считали нужным предоставить своим посетителям возможность для чтения важнейших изданий из Англии, Германии, Франции, Швеции, Финляндии, а также Советского Союза. Иностранное влияние сказывалось во многом. Хейно Ноор вспоминает, что «Капитал» Карла Маркса, вышедший в конце 1930-х годов и на эстонском языке, изучали и в Хаапсалуской гимназии, где он учился. Хейно Ноор был настолько воодушевлен этой книгой, что целую неделю носил красную рубашку, пока учитель не заявил: «Наш Хейно теперь полон протеста».
В Эстонии создавались общества национальных меньшинств, например, Грузинское и Латвийское общества, для поддержки международных связей были созданы Эстонско-Шведское общество, Эстонско-Польское, Эстонско-Венгерское, Эстонско-Датское и т.п. Одним из крупнейших достижений периода Эстонской Республики было создание инфраструктуры учреждений культуры по всей стране. К концу своей республики (1940) в Эстонии было 728 общественных библиотек и более 500 народных домов, при которых действовали различные общества. Всего в государстве было 1385 обществ, действовавших в области духовной культуры, 572 национальных и религиозных объединения, 229 женских обществ, 152 объединения учителей, 152 студенческих общества и корпорации, а также 92 объединения свободных профессий.
Такой была Эстонская Республика, в которой родились в 1930 году моя мать Айно и ее сестра-близняшка. Мой отец родился спустя три года, в 1933 году, в том же году, что и Матти Пятс – внук президента Эстонии Константина Пятса, к истории которого мы еще вернемся.
V
Период Эстонской Республики был временем детства моих родителей, и воспоминания о нем не являются политическими, а связаны с чувствами, находящимися в противоречии с теми, что принес с собой будущий террор. Восстанавливая услышанные в детстве от матери намеки на период независимости, можно сказать, что для ее семьи это время сопоставимо с понятием дома и его безопасностью. Ребенок там был защищенным. Ее отец Готтлиб в рассказах матери предстает как образ из далекой красивой сказки: он приходит домой после работы в лесу, в руках туесок с лесной земляникой, он садится на крылечко и берет детей на колени, угощает их ягодами и затягивает песню или рассказывает сказку. Отрывок другой истории, врезавшийся в мою детскую память, – это рассказ матери о том, какие пироги пекли ее старшие сестры. В эти пироги добавлялись специи и приправы, которых в Советской Эстонии невозможно было свободно купить в магазинах. Однако моей маме и в советское время удавалось доставать их по знакомству, тогда я всегда думала, что у пирога или торта вкус времен Эстонской Республики – вкус булки или пирога времен детства моей матери.
Под влиянием рассказов матери я ходила с бабушкой Хелене смотреть лесную просеку, очищенную в эстонское время дедом Готтлибом. Тогда лес принадлежал еще родителям моей матери. В советское время его отобрали у семьи «в социалистическую собственность». Бабушка сказала, смотри, как добротно выполняли работу в эстонское время, даже сегодня приятно смотреть. На просеке росла земляника, от которой распространялся запах сладости.
Тяжелая болезнь, перенесенная в годы Первой мировой войны, подорвала здоровье Готтлиба, он умер, когда сестрам-двойняшкам было пять лет. Даже история смерти, рассказанная тогда детям, по-моему, связана с чем-то успокаивающим – небом и ангелами. Ангелы были из Библии, а библейские рассказы всегда интересовали меня. В советское время запрещалось говорить о них вслух. У моей бабушки Хелене имелась Библия времен Эстонской Республики. Это была единственная книга, которую не удалось отобрать у нее советским органам безопасности во время ареста в 1949 году. Эта Библия прошла через Сибирь. По вечерам бабушка читала молитвы за своих детей, выживших в лагерях и на войне, а также за погибших близких. В советское время об ангелах не говорили, однако мое представление о них было настолько живое, что, когда в первом классе мне читали рассказы о детстве Ленина, а в учебниках были фотографии маленького Володи с золотыми кудряшками на голове, бежавшего на фоне летнего пейзажа, я представляла себе, что маленький Володя мог быть ангелом. Поэтому я очень хотела стать октябренком, членом советской детской организации, созданной в честь Октябрьской революции. Я не понимала, что была счастливым «дитем пропаганды» советской системы, рожденным вместе с мифами об Октябрьской революции. В один прекрасный день я была торжественно принята в эту детскую организацию, и на мою грудь, на черный атласный школьный фартук, прикрепили красную звездочку, в центре которой сияла золотая головка маленького Володи. Отец пришел встречать меня в школу, и я с гордостью показала значок и сказала, что теперь я октябренок. Это значит, дитя Ленина, а Ленин и есть ангел. На следующий день, когда я пришла домой после школы, отец спросил: «Чего тебе сегодня наврали?» Мать на это сказала, что в эстонское время такого не было, чтобы обманывали. Я сохранила свою фотографию с красной звездочкой на груди, но после слов родителей, от стыда, я ее скомкала.