Когда Жиенбаев кончил сигналить, Ершов ответил ему своим прожектором, что понял его. Выключив свет, он вынул из кармана томик стихов американских поэтов и раскрыл его на той странице, на которой был напечатан «Ворон» Эдгара По. Положив книгу на сиденье коляски, майор столкнул с места мотоцикл и покатил его в кусты терескена. Когда машина оказалась в середине кустарника, Ершов оставил ее там и вышел на дорогу.

Никогда не питал Ершов большой любви к ночному светилу, но теперь, взглянув на небо, пожалел, что нет луны. А золотистые песчинки большой небесной дороги – Млечного пути – не в силах были осветить землю. В густой тьме лежали вокруг и казахские степи и кустарник терескена, в зарослях которого таился Призрак.

Уже более пяти минут ходил майор вдоль дороги, но не слышал из кустов ни одного звука. Лишь когда зажег Жиенбаев свой фонарик, стало несомненно, что осматривает он рацию, вмонтированную в кожух мотоцикла. Впрочем, об этом тоже можно было только догадываться, так как за кустами терескена ничего не было видно, лишь кое-где сквозь их густые ветви просачивался тусклый свет.

Майору казалось, что прошло уже очень много времени, прежде чем раздался из кустарника голос Жиенбаева:

– Значит, кодировать будем по «Ворону» старика Эдгара? Верно я понял?

Голос Призрака был высокий, звучный, без малейшего акцента и совершенно незнакомый Ершову.

– Так точно! – поспешно ответил майор на его вопрос.

– Ваша работа по монтажу рации меня устраивает, – продолжал Жиенбаев, и, судя по тому, что голос его стал слышнее, он вышел, наверно, из гущи кустарника. – А то, что я не показываюсь вам, пусть вас не смущает, – таков стиль моей работы. Ну, а теперь ступайте назад пешком, дорогой мой коллега, сотрудник Алма-атинского исторического музея Талас Александрович Мухтаров, – добавил он с неприятным смешком. – Так ведь, кажется?

– Точно так.

– Возвращайтесь к Аскару Шандарбекову, – теперь уже резким тоном приказа продолжал Призрак. – Связь со мной будете держать по своей рации. Сеансы назначаю на двенадцать часов ночи. Может быть, я не смогу иногда вести передачу, но вы включайтесь ежедневно и будьте на приеме не менее получаса. Вам все понятно?

– Все.

– Разговор будем вести по новому коду. Мой позывной – «Фрэнд», ваш – «Комрад». Длина волны – десять и тринадцать сотых. Задание вам следующее: узнавайте возможно подробнее, какие грузы идут со станции Перевальской на стройплощадку железной дороги. Сами старайтесь не ходить на станцию. Выпытывайте эти сведения у Аскара или его двоюродного брата Темирбека. Не пытайтесь только подкупить их. Это опасно – можете погубить все дело. Вам все ясно, Мухтаров?

– Так точно.

– Ну, тогда до свидания.

Слышно стало, как зашуршали ветки – наверно, Жиенбаев выкатывал из кустов свой мотоцикл. Потом раздался стрекот мотора. Мотоцикл поработал немного на холостом ходу, затем Жиенбаев включил скорость и уехал куда-то в поле, не зажигая света.

Взвешивая все только что происшедшее, Ершов подумал невольно: «А я по-прежнему знаю о нем ровно столько же, сколько знал до этого. Даже лица его не видел…» Но тут же утешился: «Однако хорошо уже и то, что это тот самый Призрак, за которым мы так давно охотимся. Он, конечно, проверял меня все эти дни, наблюдая за мною, и нашел теперь возможным доверить кое-что. Можно, пожалуй, надеяться, что со временем он станет откровеннее…»

Шагая в Перевальск по пыльной дороге, Ершов уже в который раз задавал себе все один и тот же вопрос: что же все-таки привлекает Жиенбаева на строительстве железной дороги? Даже приблизительного ответа на это у него пока не было.

Только к рассвету добрался майор до города и так же, как и ночью, огородами прошел в дом Аскара. На востоке уже занималась заря, когда он вошел в свою комнату. Подойдя к окну, он раздвинул занавески и посмотрел на домик напротив. Тотчас же открылось в нем окно, и взлохмаченная голова Малиновкина высунулась на улицу. Лейтенант сделал вид, что выплескивает что-то из стакана на тротуар, а Ершов зажег спичку и закурил – это было условным знаком, означавшим, что у него все в порядке.

Окно напротив снова захлопнулось.

«Поволновался за меня Дмитрий», – тепло подумал Ершов о Малиновкине и, с наслаждением опустившись на диван, стал снимать пыльные сапоги.

За стеной комнаты Темирбека с присвистом храпел кто-то. «Значит, кондуктор вернулся уже из поездки», – решил Ершов, вспомнив, что, проходя через кухню, наткнулся на окованный железом сундучок, который Темирбек обычно брал с собой в поездку.

В МИНИСТЕРСТВЕ ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ

Генерал-директор пути и строительства Вознесенский очень устал после длительного совещания у министра путей сообщения и более всего мечтал об отдыхе. Он уже собрался было домой, как вдруг вспомнил, что в пять тридцать должен заехать к нему Саблин. Об этом они договорились утром по телефону.

Когда-то Вознесенский был в дружеских отношениях с Саблиным, но с тех пор много воды утекло. Последние годы они общались все реже, и Вознесенский даже вспомнить теперь не мог, когда они встречались в последний раз: пять лет назад или все десять?

Генерал-директор помнил, правда, что Саблин служит в Комитете государственной безопасности, и, когда Илья Ильич заявил, что дело у него служебное, отказать ему в приеме или перенести встречу на другой день было неудобно.

Вспомнив теперь о скором приходе Саблина, Вознесенский недовольно поморщился и закурил папиросу.

«Зачем, однако, я ему понадобился? – рассеянно думал он. – Надеюсь, это не связано с каким-нибудь неприятным делом?…»

Саблин приехал ровно в пять тридцать. Он был на этот раз не в генеральской форме, а в скромном штатском костюме и произвел на Вознесенского впечатление человека не очень преуспевающего в жизни. Это почему-то успокоило его, и он сразу же взял свой обычный в подобных обстоятельствах покровительственный тон.

– А, дорогой Илья! – весело воскликнул он, поднимаясь навстречу Саблину. – Входи, входи! Дай-ка я на тебя посмотрю, старина. Э, да ты поседел, дружище! А ведь мы с тобой, как говорится, годки.

– Ну, а ты не изменился почти, разве потолстел только, – тоже улыбаясь и пожимая руку генерал-директору, проговорил Саблин. Ему еще утром, когда они разговаривали по телефону, не понравился тон Вознесенского, теперь же он окончательно решил, что друг его молодости чувствует себя большим человеком.

– Что же ты вестей о себе не подавал? – продолжал Вознесенский, угощая Саблина дорогими папирос сами. – Ты ведь по-прежнему в госбезопасности? О ваших подвигах, к сожалению, не очень-то пишут в газетах.

– Это верно, – усмехнулся Саблин. – У нас работа скромная. Зато о тебе именно из газет мне все известно.

– А мне о тебе – ничего, – развел руками Вознесенский. – И расспрашивать не решаюсь, у вас ведь все тайна.

– Ну, не такая уж тайна моя-то личная биография, – рассмеялся Саблин, невольно подумав: «Боится, видно, что на судьбу жаловаться буду, протекции просить…» – Хвалиться, впрочем, нечем, – добавил он вслух.

Генерал-директор бросил нетерпеливый взгляд на часы, давая тем понять, что он не располагает временем и спешит куда-то.

– Я тебя ненадолго задержу, – заметив его нетерпение, проговорил Саблин. – У меня, собственно, всего один вопрос. По телефону, однако, нельзя было его задавать – вот и пришлось приехать лично. Ты ведь, конечно, хорошо осведомлен о строительстве железной дороги Перевальская-Кызылтау?

– Кому же тогда быть осведомленным, как не мне? – удивился Вознесенский, и мохнатые его брови поднялись вверх, наморщив высокий лоб.

– Ты не обижайся, пожалуйста, – улыбнулся Саблин. – Я не усомнился, а всего лишь принял во внимание расстояние. За несколько тысяч километров можно ведь и не быть достаточно осведомленным.

– Хороший начальник и за десятки тысяч километров должен знать, что у него там делается, – все еще ворчливо проговорил генерал-директор. – Долго ты, однако, подбираешься к своему вопросу.