— Узнаешь!

— Дядя Моисей, а кто он?

— Кто об? Заготовщик из Трегубов. Папин большой друг.

— Друг...— задумчиво повторил Сёма.

Всю дорогу Сёма с радостью рассматривал свои ботинки, стараясь не споткнуться и не запылить блестящих штиблет. Бабушка открыла дверь и остановилась в изумлении:

— Сёма, откуда это у тебя?

— Он!

— Как тебе не стыдно! — напустилась бабушка на Моисея.—' Что, у тебя деньги шальные? Он ещё мог бы носить старые!

— Ничего. Мы с ним сочтёмся! — сказал Моисей.

— Ты хоть сказал спасибо? — не унималась бабушка.— Ах ты лемех, лемех! Ты не знаешь, что нужно сказать?

— Спасибо,— смущённо повторил Сёма.

— А теперь садись и скорее снимай ботинки!

— Почему, бабушка?

— Он ещё спрашивает — почему! — возмутилась бабушка.— Снимай скорее и забудь, что они у тебя есть! Будешь надевать на пасху. Понял?

Сёма с грустью опустился на стул и начал расшнуровывать ботинок. Моисей, улыбаясь, смотрел на него:

— Ничего не поделаешь. Бабушку надо слушать.

— Знаю! — вздохнул Сёма.— Я уже устал её слушать.

— Ко мне завтра придут гости,— сказал Моисей, обращаясь к бабушке.— Можно будет приготовить что-нибудь к чаю?

— Отчего нет, если есть на что,.. А сколько у тебя будет гостей?

— Много... Один.

— Один? Ну, это не страшно! — И бабушка, взяв у Моисея деньги, вышла из комнаты.

— Какая это хорошая вещь — гости! Когда приходят гости, на кухне горит плита, бабушка стоит над котелком с тестом, и во всём доме так вкусно пахнет. Бабушка лепит пирожки, и Сёма с любопытством следит за её быстрыми руками. В тарелке лежит яблочное повидло — начинка к пирожкам. Ну, как не взять ложечку?

— Сёма, Сёма, не хватай, я тебе говорю! Успеешь ещё!

— Я только попробую,— тихо говорит Сёма,— может быть, мало сахару,— и лезет ложкой в тарелку.

Бабушка открывает железную дверцу короба и внимательно смотрит на лист с пирожками:

— А ну, Сёма, они ещё не пригорели?

— Пригорели, пригорели! — кричит Сёма. Ему хочется, чтоб поскорее вынули пирожки.

Но бабушка не поддаётся обману.

— Они ещё посидят пару минут,— важно говорит она Сёме.

— Пусть посидят,— скрепя сердце соглашается Сёма.

Из столовой доносится шум. Старый Нос слышит чей-то незнакомый голос и быстро выбегает из кухни.

На кушетке сидит Моисей. По комнате ходит парень, с которым Сёма встретился вчера утром. Совсем белые, похожие на лён волосы падают на его маленькие, весело сощуренные глаза. Не смущаясь, Сёма вбегает в комнату.

— А где ты потерял «здравствуйте»? — спрашивает Моисей.

— Здравствуйте...— отрывисто говорит Сёма.— Я не знаю, как вас зовут.

— Меня? Трофим,— удивлённо отвечает парень.

— Вот,— деловито продолжает Сёма,— я хотел бы знать, сколько я вам должен.

— Ты хочешь расплатиться? — серьёзно спрашивает Трофим.

— Я хочу знать сколько.

— Пожалуйста — ботинки стоят четыре рубля,

— Три семьдесят пять,— поправляет Моисей.

— Это всё равно — четвертаком больше, четвертаком меньше.

— Так пусть уж лучше будет четвертаком меньше! — пробует шутить Сёма.

Но Трофим строго смотрит на него и продолжает:

— Четыре рубля и полпроцента месячных. Через месяц отдашь — две копейки добавишь, через два — четыре копейки, через три — шесть копеек...

— Ни за что! — возмущается Сёма.— Такие проценты? Что вы!

Неожиданно Трофим опускается на стул и начинает громко хохотать. Его маленькие глаза сощурились, на щеках появились ямочки.

— Ни за что, говоришь? Ну, я пошутил.

— Но сколько же я вам должен?

— Нисколько,— улыбаясь, отвечает Трофим.— Я твоему папе больше должен.

Бабушка ставит на стол блюдо с пирожками и молча кланяется гостю.

— Знакомься,— важно говорит Моисей.— Это мать Голь-дина.

Трофим протягивает руку, но бабушка почти не смотрит на него: на улице осень, а он в одной рубашке и ещё панамку где-то выкопал — жёлтую панамку!

Трофим вынимает кисет и, закуривая, задумчиво произносит:

— Так вот какая мать Гольдина!

Сёма протискивается вперёд и, обращаясь к гостю, с важностью говорит:

— А я сын Гольдина — Сёма. Не забыли?

— Как забыть? — серьёзно отвечает Трофим.— Отлично помню!

— Он у нас молодец,— говорит Моисей.— По-русски читать научился.

Сёма смущается: он не любит, когда его хвалят. К тому же не сам он выучился — Моисей помог. Старый Нос проходит в соседнюю комнату и, слегка приоткрыв дверь, внимательно прислушивается к каждому слову. Вдруг, вспомнив что-то, Сёма вздрагивает и подаётся вперёд. «Неужели не останется?»—думает он и пристально смотрит в щёлку. Совершена непоправимая ошибка! Ведь там, на столе, на большом блюде, пахучие пирожки с повидлом! Кто станет думать о том, что Сёма не ел, кто догадается отложить ему хотя бы пяточек в сторону? «Ни-

кто,—с горечью отвечает себе Сёма,— никто!» Он видит, как Трофим, весело улыбаясь, кладёт в рот пирожок и, обращаясь к Моисею, говорит:

— Это мне на один зуб!

«А сколько у него зубов? — с тревогой думает Сёма.— Может быть, штук тридцать! Пирожки пропали. Ах, дурак, дурак!»

Когда Сёма, отважившись, вышел в столовую, на блюде лежал последний пирожок, одинокий и тощий. «Наверно, пустой,— с тоской подумал Сёма.— Определённо пустой! Его бабушка под конец вылепила, когда повидло кончилось». Он прислушивается к разговору, стараясь не думать о пирожках.

— Загулял ты здесь,— говорит Трофим.— Когда в путь? Жаль ведь — дни пропадают!

— Не знаю,— задумчиво отвечает Моисей.— Моё дело сделано. Привёз, сдал, выждал. Теперь я спокойно могу сесть в поезд. Мой товар пошёл хорошо. А?

Они тихо прощаются.

Из кухни доносится голос бабушки:

— Сёма, Сёма, иди сюда!

Сёма тихонько подкрадывается к столу, хватает пирожок и быстро разламывает его: так и есть, пирожок пустой, даже ложка повидла в нём не ночевала!

«Милые люди, нечего сказать! У них на каждый зуб по пирожку, а у него на тридцать зубов ни одного порядочного пирожка. Где же правда?» — обиженно спрашивает Сёма и идёт на кухню. Бабушка встречает его с тарелкой в руках, она сердится:

— Где ты болтаешься, я не знаю! Ты думаешь, пирожки будут тебя ждать?

Сёма облегчённо вздыхает и садится к столу. Всё-таки есть правда на белом свете...

«ЕСЛИ НАДО — ВСЕ, ЧТО НАДО»

Религиозный обычай запрещает евреям работать по субботам. И в местечке праздновали этот день. Правда, две трети жителей выполняли святой обычай со странным усердием: они не работали не только в субботу, но и в воскресенье, и в понедельник, и во вторник, и во все остальные дни недели. Но что о них говорить — этим людям просто некуда было деть свои руки.

Субботу праздновали, и нужен был человек, исполняющий за небольшую плату работы по дому. Конечно, не один бедный еврей с удовольствием пожертвовал бы субботой ради остальных

дней недели и поработал бы у своего набожного соседа, зажигая свечи, разводя самовар, протапливая печь. Но закон есть закон, п в субботу одинаково нельзя работать и сытому еврею и голодному.

Так появилась в местечке единственная работа, которая лежала, лезла в руки, но её никто не смел взять. Субботнюю работу исполнял иноверец. Он был нужен, незаменим один раз в неделю.

Эту работу избрал себе Трофим. Новое занятие открывало ему двери всех домов. Но он не был в большом восторге.

— Скучное дело...— задумчиво сказал он Моисею.— Скучное. Ходить по домам в субботу, чистить там что-то. Ерунда!

— Конечно, ерунда,— согласился Моисей.— Но это безопаснейшее занятие: ты ходишь из дома в дом, и никто на тебя внимания не обращает. Только — ты извини меня — старайся побольше быть чудаком.

— В этой области не работал,— засмеялся Трофим.

— Нет, я серьёзно. Ходи по местечку, песни пой. Понятно?

На площади они разошлись в разные стороны. Вечером Моисей сказал деду: