(Кстати сказать, книга Шекспира — то ли подлинник, то ли, как я подозреваю, подделка — исчезла с лица земли. Во всяком случае, так я заключил из ответа молодого Попеску на мое письмо. Он утверждает, что не смог найти ни самой книги, ни записи о ней, ни купчей — вообще ничего. Со времени трагической смерти его отца от рук русских варваров среди торговцев и коллекционеров редких книг стали циркулировать скверные слухи, не только ставящие под сомнение честь фирмы, но и бросающие тень на память его дорогого отца. Попеску-fils выражал уверенность, что я не стал бы участвовать в клевете и как человек, посвятивший свою жизнь святейшей из истин, не запятнал бы свою бессмертную душу распространением лжи. «Примите самые искренние заверения» и т. д.)

Леди Элис умерла в 1783 году от рака левой груди, вернее, ее убил болевой шок. Операцию производили в будуаре леди в Бил-Холле. Ложась под нож, она, храбрясь, с иронией сказала сэру Персивалю, что скоро оба они смогут предложить свои услуги какому-нибудь «шоу уродов» в Лондоне, хотя бы Тому Тидлеру на Ковент-Гарден. Та еще будет парочка: он — без руки, она — «без титьки». В поисках хирурга, владеющего глубокими знаниями и новейшими методами, сэр Персиваль обратился в Королевское общество. И нашел такого человека в лице сэра Лемюэля Спрота, — члена Британской академии, члена Военной академии, выпускника Кембриджа, доктора медицины, члена Королевского хирургического общества, члена Королевского общества и хормейстера Королевской капеллы. Сэру Спроту в его мясницкой работе ассистировал сэр Эндрю Филдинг, член Британской академии, выпускник Королевского колледжа в Нью-Йорке. Этот верноподданный, к слову сказать, спасся бегством из родной страны, когда некоторые его свободолюбивые соотечественники подняли оружие против своего короля. Гнусный Чантер крепко держал ноги леди Элис, ее горничная Люси и миссис Докес, стряпуха, прижимали к постели руки. Присутствовали также сэр Персиваль, отец Хью Фейрчайлд из Святого Креста и Пиш, последний — по просьбе самой леди Элис.

В конце концов сэр Персиваль убежал из комнаты, отец Фейрчайлд описался, обкакался и осел, теряя сознание, на пол, в собственные нечистоты. (Пришлось пригласить первого и второго садовников, чтобы вынести его.) У постели остались доктора, домашняя прислуга и иудей. Говорят, вопли несчастной женщины были слышны даже в Ладлоу. В какой-то момент она потеряла сознание, и оно к ней так и не вернулось. Около трех утра, когда даже горничная Люси, обнимавшая свою госпожу, заснула от изнеможения и только Пиш продолжал молиться, леди Элис испустила дух.

Сэр Персиваль пережил ее на четырнадцать лет. За это время он опубликовал скромный труд «Ephemere hominis miserrimi»[219](1787) и монументальную трехтомную «Историю пределов Уэльса»(1789–1792). Каждый день после обеда, независимо от погоды, он наносил продолжительные визиты в мавзолей, который велел воздвигнуть для последнего приюта леди Элис. Это сооружение и сейчас мрачно возвышается над нижним озером. Конец баронета был ужасен: пущенный им в галоп конь Эвритион неожиданно встал на дыбы, когда на дорогу выползла змея, и выбросил седока из седла. Баронет пролетел мимо Стюартова дуба, чуть не сделавшись его первой жертвой: взмыв вверх, он ударился головой о безымянное ореховое дерево, его правая рука, которая могла бы ослабить силу удара, как мы знаем, осталась в Индии.

Что касается Пиша, он умер годом раньше хозяина Бил-Холла, в сочельник 1796 года. Сэр Персиваль утешал вдову как мог, заверяя ее, что, пока он жив, она ни в чем не будет нуждаться. Единственное сообщение о смерти Пиша можно найти в уже упоминавшихся мною «Рассказах Баал Шема из Ладлоу». Но этот источник слишком ненадежен и только поощряет легковерие. Анонимный повествователь уверяет, что «слышал все это от раввина Харви Фрайда из благочестивой общины Илкли, который умер на Святой Земле».

Пиш отходил в лучший из миров, окруженный своими учениками и учеными мужами, впитавшими мудрость веков. Он сказал им, что чувствует слабость. «Скоро я буду с Господом, благословен Он».

Далее, достоверно известно, что сэр Хэмфри Бил, младший брат сэра Персиваля, унаследовал Бил-Холл. Сэр Хэмфри, автор жалкого памфлета «Вероломные иудеи»(1802), спровоцировавшего в 1803 году Килбенские бунты, не нуждался в евреях, он попросту презирал их. Ему стало известно, что дом на Олд-стрит — каменное здание рядом с переулком Эсайлем, где Пиш руководил своим бейт-мидрашем, где находил приют бездомный и исправлялся грешник, — принадлежит Бил-Холлу. Сэр Хэмфри знал, что ему делать. Прибыв в Шропшир, он за неделю разогнал учеников Пиша, рассеявшихся по всей Англии и за ее пределами, иудейка Сара и ее слуги-иудеи были выброшены на булыжную мостовую, а все имущество «возвратилось» в поместье. Вот так обширное собрание пишианы, в том числе «Агада» из Дунахарасти, оказалось в Бил-Холле.

Я держу «Агаду» дрожащими от волнения руками. Несмотря на ее весьма солидный возраст и долгие странствования, она великолепно сохранилась. Я охвачен чувством, которому не могу подыскать название. Снова и снова я смотрю на рисунок в центре титульного листа, на маленькие фигурки людей, торопливо пересекающих площадь в Дунахарасти по дороге в деревянную синагогу. Среди них могут быть и мои предки. В моем воображении легко перемешиваются эпохи, и я, кажется, узнаю моих молодых, еще не поженившихся, родителей. Не могла ли вот эта крохотная фигурка ребенка сделаться в будущем самим Баал Шемом из Ладлоу? Я переворачиваю несколько страниц. Вот изображение четырех сыновей: благоразумного, грешного, простодушного и еще одного, который еще не знает, что существуют вопросы, на которые ему придется отвечать. Грешный сын чисто выбрит, он стиснул зубы, на нем шапка, немного напоминающая митру. Иду дальше. Здесь нарисованы казни, которые Бог наслал на фараона и идолопоклонников-египтян. А на этой странице — ковчег со всеми тварями, вплоть до лягушек и саранчи; на бумаге какие-то пятнышки выцветшего коричневого цвета. Вино? Кровь? Помня историю моего народа, это может быть и то и другое либо то и другое вместе.

Я написал «моего народа». Но в каком смысле моего?

Так, спокойно, не стоит терзать себя вопросами, оставим это.

Я МИРНО ПОСЕЛИЛСЯ В БЕНГАЗИ. Если вы думаете, что, прожив почти полвека в великолепии Бил-Холла, я должен был в скромном коттедже ощутить… что? смятение? Ничего подобного. Или может, предполагаете, что после почти полувека жизни с Мод мое одиночество станет… каким? невыносимым? И снова нет, поверьте. Я наслаждаюсь уединением!

Кстати, я прихожу к мысли, что Пип-Пип был прав и название «Бенгази» — верность памяти майора тут ни при чем — не годится для моего дома. Название, которое я мысленно примериваю, — это Дунахарасти.

Прошлым вечером меня навестили Билинда и Бочонок. Они переезжают в Канаду — в Лондон, провинция Онтарио, если быть точным, — и зашли попрощаться. Бочонку предложили работу в тамошнем полицейском департаменте и звание сержанта, а Билинде обещают место в гериатрической больнице королевы Марии. Я пожелал им успеха.