— Будем надеяться, что нет.

— Тогда, значит, так: если нигде не вспыхнула война и они не позвонят мне и не пошлют меня срочно к черту на кулички, то мне удастся выспаться и к десяти утра я заеду за вами на машине в отель. Ничего не имеете против, месье?

— Напротив, я очень рад, мадам. Просто чрезвычайно рад.

Они остановились перед высокой дверью из светлого дерева. Он задрал голову и оглядел фасад пятиэтажного дома с множеством балконов. Большинство окон было прикрыто спущенными жалюзи, в трех еще горел свет.

— Так вот где вы живете.

— Да, месье. — Она посмотрела на него. — Наверху, крайнее окно слева на пятом этаже. Дом недалеко от центра, для меня это удобно — из-за работы. И вообще — квартира у меня просторная, так что я часто работаю дома. Квартплата высокая, но тут уже ничего не поделаешь.

— Я об этом не спрашивал…

— Но вы об этом подумали…

— Ваша правда, — кивнул он.

Она открывала дверь.

— Я известная на весь город «великосветская коммунистка». Живу на набережной Монблан, но езжу на подержанном «рено-лагуне». Что вы на это скажете? — Она быстро повернулась к нему, при этом у нее подвернулся высокий каблук правой туфельки, и она упала бы, не подхвати он ее мгновенно обеими руками. Секунду спустя он услышал ее крик: — Убери свои руки, грязная свинья! — потеряв всякий контроль над собой, она колотила своими маленькими кулаками по его груди, с размаху заехала по лицу, сорвав пластырь на щеке. Ему стало больно. Он опустил руки, в недоумении уставившись на нее, а она все никак не могла остановиться, била его кулаками и кричала:

— Мерзавец! Подонок! Убирайся ко всем чертям! — потом она рванула дверь на себя и, вся в слезах, скрылась за ней.

Сорель стоял, как вкопанный, не зная, что и подумать. «Слегка тронутая? Не в себе? — Он, огорошенный донельзя, вспомнил их недавний разговор. — Да она самая настоящая сумасшедшая, эта женщина. Сначала эти наскоки в галерее, теперь — вот это. Ей самое место в психиатрической клинике…»

Несколько погодя он неспешно направился в сторону своего отеля. Он не оглядывался и не посмотрел в сторону окон Клод Фалькон на пятом этаже. Он мысленно ругал ее разными крепкими словами. По-немецки и по-французски…

Перед отелем «Нога-Хилтон» по-прежнему стояли молодые арабы и красивые проститутки, они о чем-то громко переговаривались и смеялись во все горло. Громко играла музыка в стиле «техно». Он пересек четырехполосную набережную, сейчас пустую, и мимо множества клумб и деревьев в цвету пошел вперед, решив немного прогуляться по ночной Женеве.

«Мишель, — подумал он, — Мишель тоже была такой вот сумасшедшей. Сколько всего я вытерпел по ее милости. Мишель была истеричкой, выходки которой были достойны Нобелевской премии. Да, тогда в Париже… Редкой красоты фурией была эта Мишель. А ее попытки покончить с собой… А ее припадки истерии… Но все же по сравнению с Клод Фалькон Мишель была невинной овечкой. Нет, такой женщины мне еще встречать не доводилось. Я уже сейчас сыт по горло! С Мишель эта история тянулась целый год. Какое счастье, что с Клод это произошло в самом начале знакомства: мне будет легче покончить с тем, чего не должно быть ни при каких обстоятельствах. Как бы это ни было больно, да, как бы больно это ни было».

Вернувшись в свой номер, он включил верхний свет. Увидел в зеркале пластырь на щеке, по которому Клод заехала кулаком. Рана под ним саднила, а на самом пластыре виднелась кровь. Другого пластыря у него под рукой не было, но это не пугало его. «Все остальное куда хуже», — подумал он, мысленно чертыхнув еще раз Клод Фалькон. Потом вышел на балкон, посмотрел на столик с бутылкой и рюмкой и перевел взгляд на сияющий посреди озера фонтан. Стало совсем тихо, только откуда-то издалека доносились звуки музыки.

«Клод Фалькон, — подумал он, — folle de Genève[28]. Я на коленях должен был бы возблагодарить Бога за то, что она сразу повела себя именно так, да, на коленях, если бы я верил в Бога».

В комнате зазвонил телефон.

Он налил себе виски в стакан, не обращая внимания на звонок.

Аппарат перестал трезвонить.

«Вот и славно», — подумал он и выпил.

Телефон опять зазвонил. Но он оставался на балконе, пока звонки не прекратились.

Время от времени отпивал несколько глотков из стакана.

Опять телефонные звонки!

«А, все равно!..» — подумал он, снимая трубку.

И сразу услышал ее прерывистый голос:

— Не кладите трубку! Я хотела извиниться перед вами…

— Это мы уже проходили. — Он выпил.

— Нет, нет, нет! Не то!.. — Она даже не пыталась скрыть, до чего взволнована. — Такого я себе никогда не позволяла… Клянусь вам… мне так стыдно… мне ужасно стыдно…

— Забудем об этом! — сказал он и подумал: «Это мы тоже уже проходили».

Ему захотелось выпить, но он заметил, что стакан пуст. Он подошел к столику на балконе и налил в стакан виски, бросил кубики льда и подлил воды. Все это он проделал одной рукой, потому что в другой у него была трубка телефона.

— Да, да, я, наверное, спятила. Но не окончательно, уверяю вас. Это у меня пройдет…

— Будем надеяться. — Он опять выпил.

— Вы мне верите?

— Конечно, — сказал он. — Каждому вашему слову.

— Благодарю вас! Значит, завтра в десять утра я за вами заезжаю?

— Нет.

— Нет? — Ее голос задрожал, потом он услышал, что она плачет. — Но ведь мы договорились.

— Этот договор потерял силу.

— Мы с вами… пожалуйста! В десять!

«Хватит, я сыт по горло, — подумал он. — Да и стакан опять пуст».

— Клод? — сказал он.

— Да, Филипп?

— Я не желаю вас больше видеть. Идите к черту!

Часть II

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Стул из светлого дерева был не меньше двенадцати метров высотой. Ножки у него по крайней мере метров в шесть. Но их всего три. Четвертую оторвало, остался один обрубок… Стул стоял посреди пустого поля, рядом с Площадью Наций, в самом центре комплекса ООН, высоко над городом.

Филипп Сорель смотрел на этот стул, как Гулливер, попавший на остров великанов. Клод Фалькон стояла рядом. Свою белую «лагуну» она оставила в самом конце авеню де ла Пэ прямо под знаком «парковка запрещена».

Вот, значит, он какой, «Безногий стул». Сорель был не в силах оторвать от него взгляд. На черной каменной доске на трех языках говорилось о «многочисленных ежедневных человеческих жертвах, вызванных противопехотными минами» и требовании «запрета противопехотных мин большинством государств».

Самолет, взлетевший с аэродрома Куантрен, пролетел совсем низко над «Безногим стулом» и над головами людей, стоявших посреди пустого поля.

Сорель по-прежнему смотрел на трехногий стул.

— Собственно говоря, я собиралась вам показать, где вход во Дворец Наций, — сказала Клод Фалькон. — О «Безногом стуле» я и не подумала.

— Я должен был его увидеть, — сказал он.

Пройдя по голому полю, они вернулись к машине. Здесь, наверху, воздух был прозрачным и холодным, веял легкий ветерок. Клод оделась в белый льняной брючный костюм и синюю рубашку, наглухо застегнутую под горлом. На ногах — мокасины из мягкой белой кожи. На лице почти нет макияжа.

В десять утра она подъехала на своем стареньком «рено» к отелю «Бо Риваж». Он уже поджидал ее и, не говоря ни слова, сел рядом с ней на переднее сиденье. Оба молчали, пока она, притормозив на площадке для парковки перед главным входом в отель, не повернулась к нему:

— Под конец нашего вчерашнего телефонного разговора мы назвали друг друга по имени: я вас Филиппом, вы меня — Клод, я вас — с мольбой, вы меня — со зла. Вы, теперь это для меня совершенно ясно, исполнены чувства вины и отчаяния, а я, как вы тоже себе успели уяснить, совершенно не в себе, слегка свихнулась и, как и вы, близка к отчаянию. Я правильно говорю, месье Сорель?