— А ты? Ты-то что здесь делаешь? Ты ведь не меня искал?

Я покачал головой, борясь с отрыжкой.

В баре воцарилась гробовая тишина. Негры, расположившиеся на террасе, встали, побросали свою выпивку, в полном молчании прошли внутрь и расселись за барной стойкой и свободными столиками. На огромном экране, висевшем на стене в глубине бара, показывали репортаж об очередном крушении у берегов Кадиса. Жандармы затаскивали на палубу своего катера трупы утопленников; какой-то паренек барахтался среди волн, тщетно пытаясь дотянуться до каната, спущенного с полицейского вертолета. Из воды успели извлечь девять трупов. Сведений о точном количестве погибших пока не было. Среди спасенных, которыми занимался Красный Крест, оказались две беременные женщины. У них был шанс остаться в Испании. Прочие подлежали депортации. Когда на экране появились сложенные в ряд мертвые тела, под сводами бара прокатился горестный стон, перешедший в глухое бормотание. Ирене, не понимавшая ни слова из того, что говорил диктор, отвернулась от экрана.

— Пошли отсюда, — бросила она.

Поплутав между мусорными кучами — шнырявшая среди отбросов крыса не вызвала у меня ни капли омерзения: верный знак того, что вонь успела пропитать все мое существо, — мы забрели в центр города, на опустевшие пешеходные улицы. Положение было отчаянное: жители опустошили парфюмерные магазины, чтобы защитить от смрада хотя бы свои квартиры.

— На что они живут? — спросил я Ирене.

— По-разному. Нигерийцы торгуют героином, суданцы участвуют в подпольных боях, кое-кто принимает ислам и обращается за помощью к богатым единоверцам из Марбельи, есть и такие, кто сотрудничает с полицией, помогает нас отлавливать. Тех, кого должны депортировать, держат при аэропорте.

— Ты тоже прячешься от полиции?

— Да, у меня здесь подруга, она пустила меня к себе пожить. Это большой дом, двухэтажный, нас там двенадцать человек. Соседки нас не жалуют, а мы к ним не лезем и не возмущаемся, когда они приходят ночью пьяные и врубают музыку на всю катушку; они американки, богатенькие, приехали сюда потрахаться и подучить испанский.

— Ну а у тебя-то самой какие планы? На борца ты не похожа, а что касается героина…

— Найду работу, как остальные. Моя подруга убирает у нескольких семей, она обещала подыскать мне что-нибудь. Чтобы получить вид на жительство, нужно продержаться здесь три года, а чтобы продержаться здесь три года, нужна работа, а найти работу без вида на жительство очень сложно. Мне надо выучить язык.

— Порочный круг.

— Вот-вот. Но ведь всегда есть выход, правда?

— Выход есть, особенно если ты красива.

— И если нет, тоже.

— Но тогда придется идти на поклон к бандитам.

— Можно подумать, в твоем Клубе сидят не бандиты.

— Разумеется, нет, я уже говорил. Будь мы бандитами, мы не стали бы тратить время на поиски жемчужин.

— Спасибо за комплимент.

Ирене пылала гневом. Любое упоминание о Клубе приводило ее в такое бешенство, что я спрашивал себя, не раздумывала ли она над моим предложением по дороге в Малагу. Похоже, оно отнюдь не казалось ей заманчивым.

— А этого принца ты тоже ищешь для своего клуба?

— Ну да.

— Если он и вправду хороший боец, тебе будет непросто его заполучить.

— Они много зарабатывают?

— Не в этом дело. Вся прибыль идет устроителям боев, и они ни за что не допустят, чтобы их лучший боец оказался на панели. Они со своих ребят глаз не спускают, правда, кормят их хорошо.

— Речь идет не о панели, тут все куда сложнее.

Я рассказал Ирене о своем задании, и она попыталась представить физиономию психа, который увидел на журнальном снимке красавчика негра и потребовал, чтобы того доставили ему на блюдечке.

— Ты когда-нибудь влюблялся по фотографии? — спросила Ирене.

Я покачал головой, и она призналась:

— А я да. В новозеландского регбиста. Его фотка висела на стене в парикмахерской.

Я хотел было спросить, какого черта делала фотография новозеландского регбиста на стене парикмахерской в нищем мавританском поселке, но передумал: есть вещи, которых лучше не знать.

— Наверное, ему просто нужна компания, — предположил я, вернувшись мыслями к суданцу и его таинственному поклоннику. — Мне приходилось видеть и более странных клиентов. Типов, поклонявшихся фотографиям шлюх, словно изображениям Девы Марии. Сумасшедших, которые берут в банках кредиты, чтобы купить ночь со смазливым пареньком. Миллионеров, которые нанимают сразу десяток, а то и дюжину наших моделей, заставляют их заниматься сексом в бассейне, а сами наблюдают, потягивая джин и даже не думая присоединиться.

Я пригласил Ирене пообедать у себя в отеле под предлогом того, что мне хочется снова ее сфотографировать, а камера осталась в номере. Она нашла куда более веский предлог, чтобы согласиться: в помещении дышалось немного легче, чем на улице. На самом деле я позвал к себе Ирене не только для того, чтобы пополнить свое частное собрание ее снимком — раз уж ему не суждено было войти в каталог моделей клуба “Олимп”, — но и в надежде, что нас увидит Лусмила: пусть понервничает. Напарнице не мешало знать, что у меня появились весьма прочные связи в негритянской общине в лице привлекательной молодой женщины и что мои поиски вот-вот увенчаются успехом. Оставив Ирене дожидаться, когда нам принесут салат из тропических плодов, я позвонил Докторше из переговорной кабинки. Кармен сообщила мне такое, отчего кровь мощной волной прилила к моему лицу, сердце защемило, а из легких будто выпустили весь воздух:

— А это не тот нубиец, который сейчас находится в номере Лусмилы?

Я бросил трубку, небрежно махнул Ирене, чтобы начинала есть без меня, нырнул в лифт, постаравшись справиться с дыханием, пока он полз наверх, промчался по коридору и постучал в дверь Лусмилы. Мне открыл высокий широкоплечий тип, с ног до головы покрытый причудливой татуировкой, среди мотивов которой угадывались морские волны и женские силуэты. У атлета имелся всего один существенный недостаток: он был белым.

— Это и есть твой нубиец? — поинтересовался я.

— Ну, откровенно говоря, ему не помешало бы немного гуталина.

— Так какого хрена ты сказала Докторше, что… — Я прикусил язык: тип, открывший мне дверь, переводил растерянный взгляд с меня на Лусмилу, не зная, что предпринять: то ли выкинуть вон наглеца, поднявшего голос на его подружку, то ли ретироваться самому и оставить нас наедине. Лусмила приказала гиганту принять душ, и тот послушно скрылся в ванной.

— Прекрати истерику. Я всего-навсего сказала, что он у меня в номере, и вовсе не утверждала, будто готова отправить его в Барселону заказной бандеролью.

— Ты выставила меня дураком.

— Ну и что, в конце концов, это для тебя обычное дело.

— Знаешь, я сыт по горло твоими идиотскими играми. Чего ты добиваешься? Ты что, приехала в Малагу, чтобы пропустить через свой номер всех моряков, которые вчера пристали к берегу?

— Вот это да! А как ты догадался, что он моряк? — Лусмила принялась красить ногти. На ней был полупрозрачный топик, волосы перехватывала зеленая косынка под цвет кораблика на плече. Я повернулся, чтобы уйти, но Лусмила окликнула меня медовым голоском:

— Я не сомневаюсь, что ты здорово продвинулся в своих поисках, но теперь, когда ты почти у цели, наступает мой черед выходить на сцену, и пора бы уже поделиться со мной всем, что тебе удалось нарыть, чтобы спокойно отправиться в Кадис, к своим неграм и маврам, о которых все время говорят в новостях. Каждому свое: мне выполнять особые задания, тебе собирать трофеи.

— Разумеется, ты только того и ждешь, и надо полагать, убеждаешь Докторшу, чтобы она выслала меня в Кадис, но что, если я позвоню ей сам и расскажу, что никакого нубийца в твоем номере нет и быть не может?

— А как же твоя гражданская позиция? Или ты забыл, какому делу служишь?

Эти слова были как удар в челюсть. Я в один миг оглох и утратил дар речи.

На пороге ванной появился морячок. Он уставился на Лусмилу, безмолвно вопрошая, уйти ему или остаться, и та поманила его к себе.